ныхъ предметахъ , и что отъ времени должно ожидать усовершенствованія его, а потомъ дѣлать такія предложенія , какія слышатъ они отъ своего ученаго собрата.
«Господа !» съ пылкостью возразилъ имъ Ломоносовъ. « Позвольте сказать, что вы ошибаетесь , и отъ того именно , что не знаете предмета, о которомъ идетъ рѣчь.»
Отвѣчать на это было нечего, но досада выразилась на лицахъ спорившихъ.
«Да ! если-бы вамъ извѣстны были красота и обиліе Русскаго языка , вы не назвали-бы его недостаточнымъ; если-бы знали вы, какое пособіе имѣетъ онъ въ Церковно-Славянскомъ языкѣ, то предпочли-бы его Латинскому, заимствующему столько словъ отъ Греческаго. Языкъ нашъ необработанъ, правда; но если мы оставимъ его въ коснѣніи , то и никогда не будетъ онъ гибокъ и способенъ къ выраженію всѣхъ утонченныхъ мыслей и ученыхъ терминовъ. Но начнемъ неукоснительно заниматься имъ, и вскорѣ увидимъ плоды этого.
— Но если начнете вы одни, то кто-же будетъ судьею вашимъ ? потому что вы можете и ошибаться.
«Конечно вы не будете судить меня, господа! И я докажу вамъ , что говорю основательно о родномъ своемъ языкѣ.
Этотъ небольшой споръ возставилъ противъ Ломоносова всѣхъ Нѣмцевъ , товарищей его. «Что за гордость! что за самохвальство?» восклицали они послѣ этого всякой разъ. «И какъ будто онъ умнѣе всѣхъ! ... Да развѣ онъ. второй Пико де Мирандола? Развѣ онъ не намъ-же обязанъ всѣмъ?»
Такія слова показывали, что на Ломоносова обрушилась вся пошлость обветшалыхъ сентенцій. Можно было-бы не уважать ими , еслибы онѣ шли не отъ тѣхъ, съ которыми необходимо было встрѣчаться каждый день. И какое добро можетъ быть отъ людей, связанныхъ съ вами занятіями, дѣлами, но далекихъ , даже непріязненныхъ вамъ по чувствамъ , а вслучаѣ нужды и вѣрныхъ непріятелей вашихъ? Все это испытывалъ Ломоносовъ. Онъ видѣлъ непріятность своего положенія и даже иногда хотѣлъ сблизиться съ недругами ; это удавалось ему, потому что они но большей части были добрые люди , которые только не любили чтобы затрогивали ихъ ; но при первомъ случаѣ онъ опятъ сердился, начиналъ колотъ ихъ не въ бровь, а прямо въ глазъ , и пріязненныя отношенія снова разрывались; снова Ломоносовъ встрѣчалъ угрюмыя лица , холодные отвѣты, и препятствія почти на каждомъ шагу своего поприща.
Между тѣмъ, онъ находилъ новое утѣшеніе
въ мысли о пріѣздѣ своей жены. Два года почиталъ онъ невозможнымъ свиданіе съ нею , и терпѣливо переносилъ разлуку ; теперь, когда препятствія были удалены, когда тайна его стала извѣстна всѣмъ , отъ кого прежде скрывалъ онъ ее , для него казалась вѣчностью отсрочка нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Мы уже имѣли случай много разъ замѣтить, что этотъ человѣкъ не умѣлъ чувствовать вполовину: каждая мысль , каждое желаніе овладѣвали имъ , и непремѣнно должны были исполниться или сжечь его. Такъ шелъ онъ въ своей жизни съ юныхъ лѣтъ, и одерживалъ побѣды, можно сказать, надъ самою судьбою. Но покуда желаніе или мысль его не осуществлялись, онъ мучился и страдалъ.
Разсчитывая, сколько времени должно было письмо его идти къ Христинѣ, сколько времени она употребитъ на сборы и на путешествіе до Петербурга, онъ нарочно полагалъ для всего дальніе сроки, чтобы не ошибиться. Такъ дѣлаемъ мы всѣ , ожидая письма отъ милыхъ сердцу, иди пріѣзда друга , роднаго. По разсчету Ломоносова, жена его, добрая его Христина и съ маленькою дочерью, должна была пріѣхать къ нему около осени. Тогда сообщенія еще не были такъ поспѣшны и удобны какъ теперь. О пароходахъ еще не имѣли и мысли , а купеческіе корабли и даже транс
портныя суда не плавали стаями по Балтикѣ и Финскому заливу. Надобно сказать, что Ломоносовъ велѣлъ женѣ своей пріѣхать на кораблѣ, потому что это было и удобнѣе и дешевле. И каждый корабль , который приближался по Невѣ къ его жилищу , заставлялъ трепетать сердце его. Мы уже знаемъ , что онъ жилъ въ Академическомъ домѣ, подлѣ лабораторіи. Академія тогда была тамъ, гдѣ теперь Кунстъ-Камера, слѣдовательно почти у самой пристани для кораблей, подлѣ Исакіевскаго моста.
Еще далеко былъ срокъ , назначенный Ломоносовымъ для пріѣзда жены, когда, лѣтомъ 174З года, онъ вышелъ однажды насладиться прекраснымъ вечеромъ , и едва отошелъ нѣсколько шаговъ отъ дома, какъ увидѣлъ, что Любскій корабль остановился близъ берега, и съ него переѣзжаютъ на шлюпкѣ нѣсколько пассажировъ. Взглядъ Ломоносова былъ невольно прикованъ къ этой картинѣ. Онъ думалъ о своей милой Христинѣ , о своей малюткѣ дочери, и терялся въ мысляхъ. Между тѣмъ пассажиры вышли на берегъ, и въ числѣ ихъ женщина съ маленькой дѣвочкой.... «Боже мой!» закричалъ Ломоносовъ. « Сердце мое чувствовало, что ты близко, Христина !