«—Благодаренъ благосклонности Вашего Высокопревосходительства — сказалъ Тредьяковскій — но я съ Г-мъ Ломоносовымъ на ряду не
бывалъ. Онъ гораздо помоложе меня; онъ былъ еще въ пеленкахъ, когда я уже слушалъ лекціи у Ролленя.
» Да кто-же васъ и ставитъ рядомъ ? Я, напротивъ, доказываю, что вы не похожи другъ на друга.
— Какъ угодно, В. В.! Но я многими заслугами уже доказалъ преданность свою Музамъ и опытность въ піитическомъ дѣлѣ; а Г. Ломоносовъ....
« Полно , полно сердиться, Василій Кириловичъ ! » перебилъ его Петръ Ивановичъ, все смѣясь.
Но Тредьяковскій , разгорячившись , продолжалъ :
— Еще при блаженной памяти Императрицѣ Аннѣ Іоанновнѣ я уже былъ не въ ординарныхъ... да и самое стихотворство на Россійскомъ языкѣ мое изобрѣтеніе.
— Вы такъ хорошо доказываете права свои —сказалъ ему съ важнымъ видомъ А. И. Шуваловъ — что я прошу васъ вручить мнѣ новое вате стихотвореніе, и постараюсь употребить его въ дѣло.
Восхищенный Тредьяковскій поспѣшно вынулъ изъ кармана большой исписанный листъ, и съ низкимъ поклономъ подалъ его Шувалову.
« Ну , доволенъ-ли теперь ?» сказалъ Петръ Ивановичъ.
— Покровители Музъ и любимцевъ ихъ находятъ такихъ-же обожателей , какъ и сами Музы — отвѣчалъ Тредьяковскій , стараясь выражаться красно и не. думая о смыслѣ.
Онъ началъ раскланиваться и подвигаться къ дверямъ спиной.
—Да наградитъ васъ премудрая Царица всѣми благами земными , а Небесная всѣми райскими — прибавилъ онъ сдѣлавъ послѣдній поклонъ, и вышелъ за двери, какъ нищій, которому бросили милостыню.
Петръ Ивановичъ между тѣмъ хохоталъ , а по выходѣ Тредьяковскаго разсмѣялся и братъ его.
Во все время этой унизительной сцены, Ломоносовъ оставался почти онѣмѣлый, и не зналъ, какъ понимать ему странное обращеніе Шуваловыхъ съ Тредьяковскимъ. Видъ стихотворца, каковъ-бы ни былъ онъ, оскорбляемаго насмѣшками, и униженно принимающаго ироническое одобреніе, мрачно отразился на сердцѣ Ломоносова. Передъ нимъ не совѣстились унижать санъ поэта, когда онъ самъ явился такъ-же какъ Тредьяковскій, съ стихами , заказными стихами ! Можетъ быть даже онъ не давалъ себѣ отчета въ своихъ ощущеніяхъ, но
ему было тяжело, и это сближеніе съ Тредьяковскимъ , на котораго онъ натолкнулся такъ не кстати, эта выставка передъ лицомъ гордыхъ вельможъ, почти въ смѣшномъ видѣ, это обхожденіе , покровительное безъ всякой нѣжности, все привело въ смущеніе Ломоносова.
Онъ оставался въ такомъ- положеніи, когда Петръ Ивановичъ пересталъ наконецъ смѣяться и сказалъ своему брату :
—Но для чего ты взялъ у него это маранье, эту оду, какъ онъ называетъ ее?
«Надобно-же было чѣмъ нибудь утѣшить дурака.
— Но что ты станешь дѣлать съ ней ? Неужели представишь ?...
Александръ Ивановичъ подошелъ къ пылавшему камину и кинулъ въ него оду Тредьяковскаго, говоря:
«Вотъ самое благородное употребленіе для этой глупости.
—Помилуй, братецъ!... вѣдь ты и не читалъ ея.. . . можетъ быть въ ней было что нибудь доброе, или хоть. . . . смѣшное.
«Глупое не можетъ быть даже смѣшно. Лучше послушаемъ, что написалъ Г. Ломоносовъ. Вѣрно его стихи не похожи на твоего Кирилыча. . . .
Проговоря это съ обыкновеннымъ своимъ спокойнымъ видомъ , Александръ Ивановичъ
сталъ спиной къ камину, и съ ласковою улыбкой просилъ Ломоносова прочитать, что написалъ онъ.
Но поэтъ не имѣлъ силъ для этого. Онъ сказалъ, что не смѣетъ утруждать почтенныхъ своихъ покровителей, и просто отдаетъ на ихъ судъ свое стихотвореніе, которое можетъ быть не лучше преданнаго огню.
Онъ не могъ удержаться отъ этихъ словъ: такъ сильно взволнована и оскорблена была его душа.
Александръ Ивановичъ, тонкій придворный, тотчасъ понялъ безпритворнаго поэта ; но не давая ему замѣтитъ этого , онъ повелъ разговоръ о его занятіяхъ, успѣхахъ , надеждахъ, и говорилъ, по видимому, съ такимъ участіемъ, что Ломоносовъ увлекся, началъ самъ ораторствовать, говорилъ какъ Цицеронъ, по выраженію одного изъ его современниковъ, и поселилъ въ холодной душѣ придворнаго самое выгодное о себѣ мнѣніе. Почтенный Петръ Ивановичъ только поддерживалъ этотъ разговоръ, потому что онъ уже довольно зналъ Ломоносова , и когда тотъ ушелъ , онъ спросилъ у своего брата , что думаетъ онъ объ этомъ человѣкѣ.