мнѣ тутъ съ Сумароковымъ ! Я ужь слыхалъ объ этомъ закулисномъ стихотворцѣ, который увѣряетъ всѣхъ , что онъ прежде меня началъ писать настоящіе стихи. Если стихи его таковы-же какъ творецъ ихъ—толку не много. Я не повѣрилъ-бы, что въ мірѣ есть подобный ему самохвалъ , если-бъ не слышалъ своими ушами, что говорилъ онъ. Но его слушаютъ, можетъ быть удивляются, и говорятъ ему такія-же лестныя слова какъ мнѣ !... Правду сказать , отобьетъ охоту писать стихи для такихъ цѣнителей. Сколько невѣждъ изъ этихъ людей, которыхъ почиталъ я выше всѣхъ другихъ !
Онъ. отдалъ свои стихи Ивану Ивановичу Шувалову, и при этомъ спросилъ его о Сумароковѣ.
— Скажите мнѣ, Ваше Высокородіе ! откуда
взялся этотъ новый поэтъ ? Я ничего не знаю о немъ , ничего не читалъ изъ его сочиненій, и хоть благодаренъ вамъ за знакомство съ нимъ, но желалъ-бы знать напередъ , что это за человѣкъ ?
— Сумароковъ? добрый малый ! Онъ сынъ одного Генерала ; воспитывался въ Кадетскомъ Корпусѣ, и еще тамъ занимался Словесностью. Теперь онъ, кажется, въ отставкѣ, и страстно любитъ театръ ; написалъ уже три или четыре трагедіи , которыя и были играны Ка-
делами. Онъ хлопочетъ, чтобы Государыня Императрица удостоила посѣтить одно изъ этихъ представленій , и если оно понравится ей, то надѣется, что она прикажетъ устроить настоящій театръ.
«Мысль хорошая. Но каковы трагедіи его?
— Первые опыты ! Впрочемъ, у насъ теперь
полезно и хорошо все, что относится къ умственной дѣятельности. Театръ также необходимъ , потому что для публики нѣтъ никакихъ зрѣлищъ.
« Для этого-то и надобно желать , чтобы первые опыты были привлекательны. Я признаюсь, не жду многаго отъ Г-на Сумарокова....
— Онъ скоро издастъ свои стихотворенія. Сверхъ того, я доставлю вамъ кой-что рукописное его. Онъ пишетъ во всѣхъ родахъ, и я долженъ вамъ сказать, что онъ почитаетъ васъ своимъ соперникомъ, даже критикуетъ. . . .
«О, такъ я уже не былъ для него новостью, и теперь понимаю ; отъ чего онъ такъ грубо обошелся со мной!
— Совсѣмъ нѣтъ ! у него такое обхожденіе со всѣми. Онъ любитъ похвастать, покритиковать другихъ ; но , увѣряю васъ , это человѣкъ добрый и не безъ дарованій.
«Можетъ быть, Ваше Высокородіе ! Только моя душа не лежитъ къ нему !
— Я пожалѣю , если вы не сблизитесь.
Этотъ разговоръ, въ которомъ Шуваловъ старался представить Сумарокова съ хорошей стороны, поселилъ, напротивъ, самое непріятное чувство въ Ломоносовѣ. Онъ былъ убѣжденъ , что это хвастунъ , интриганъ, завистливый человѣкъ. Прочитавши стихи и трагедіи его, онъ еще больше утвердился въ своемъ мнѣніи, потому что не видѣлъ въ нихъ ни малѣйшаго дарованія, а между тѣмъ Сумарокова похваливали, и онъ имѣлъ успѣхи на своемъ поприщѣ. Не скрытный отъ природы, Ломоносовъ громко высказывалъ свое мнѣніе, и даже встрѣчаясь съ Сумароковымъ не щадилъ его, потому что присутствіе этого человѣка производило въ немъ какое-то судорожное неудовольствіе.
Таково было начало ихъ вражды, которая вскорѣ обратилась въ ожесточенную ненависть, когда Сумароковъ сблизился съ Тредьяковскимъ и началъ открыто дѣйствовать противъ своего соперника. Это сообщество бездарныхъ непріятелей до такой степени оскорбляло Ломоносова, что онъ уже не могъ думать о нихъ безъ негодованія.
Глава IX.
Около 1747 года, когда Ломоносовъ сдѣлался Профессоромъ Академіи, это знаменитое ученое заведеніе было совсѣмъ не таково, какъ при началѣ своемъ. Тамъ засѣдали, правда, Миллеръ, Ломоносовъ, Рихманъ, Крашенинниковъ , Штелинъ , Гришовъ , Профессоры , достойные уваженія, и Адъюнкты: Поповъ , Красильниковъ, Тепловъ, люди очень хорошіе; но уже не было славныхъ въ ученомъ мірѣ именъ Эйлера, Бернулли, Делиля, Гмелина, и другихъ. Сверхъ того, Академію раздирали несогласія, раздоры, и одною изъ главныхъ причинъ была неопредѣленность занятій Академиковъ. Они были вмѣстѣ и кабинетными учеными, и классными преподавателями, и услужниками въ чуждыхъ имъ дѣлахъ , какъ уже говорили мы прежде. Регламентъ, утвержденный Императрицею въ 1747 году, мало пособилъ этому. Профессоры ссылались другъ на друга , часто
выставляли свои заслуги одинъ передъ другимъ , добивались окладовъ за свои лишнія занятія , и ссорились. Другою изъ причинъ къ ссорамъ былъ— странно сказать ! — Тредьяковскій , также Профессоръ своей знаменитой Елоквенціи. Этотъ человѣкъ безпрестанно пораждалъ несогласія , бранился , жаловался , не былъ доволенъ ничѣмъ и никѣмъ. Въ одномъ находилъ онъ мало ума, въ другомъ мало учености, но больше всѣхъ ненавидѣлъ , порицалъ и старался унижать Ломоносова , потому что между ними дѣло шло о самомъ щекотливомъ предметѣ , литтературной славѣ ! Ломоносовъ былъ поэтъ ; Тредьяковскій почиталъ себя поэтомъ. Послѣ этого неудивительно , что , при зломъ характерѣ своемъ, послѣдній изыскивалъ всѣ средства вредить первому. Онъ вмѣшивалъ въ это и своихъ товарищей: надобно было или вмѣстѣ съ нимъ преслѣдовать Ломоносова, или пристать къ другой сторонѣ, потому что не льзя сказать къ партіи Ломоносова. Его партію составляли : здравый умъ, правота, дарованія, а это никогда не соединитъ многихъ, и слѣдовательно иногда удавалось безтолковому, желчному Тредьяковскому вооружать страсти и вредить нашему поэту, хоть не прямымъ путемъ, потому что, надобно признаться, не всегда Ломоносовъ и самъ по себѣ жилъ согласно съ своими сочленами. Пылкость часто