увлекала его въ рѣзкія объясненія , которыми не могъ онъ угодить имъ , такъ что, почти можно сказать, единственнымъ другомъ его былъ Профессоръ Рихманъ. Миллеръ не держался ни чьей стороны и оказывалъ совершенное хладнокровіе и безпристрастіе при всѣхъ раздорахъ , хоть составлялъ важное лицо въ Академіи, потому что былъ однимъ изъ старшихъ членовъ ея и Секретаремъ Конференціи. Историческій классъ его былъ уничтоженъ, при новомъ преобразованіи Академіи, и Миллеръ, собственно , оставался безъ мѣста ; но, какъ-бы въ замѣну этого, онъ получилъ званіе Исторіографа Имперіи. Другіе почти всѣ были незначительны. Штелинъ не являлся въ Академію , съ тѣхъ поръ какъ сдѣлался однимъ изъ учителей Наслѣдника Престола, Петра Ѳеодоровича, и сохранялъ только званіе Профессора; Ададуровъ также удалился , потому что его опредѣлили учителемъ Русскаго языка при Великой Княгинѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ, съ самаго ея прибытія въ Россію. Ломоносовъ часто жалѣлъ объ ихъ отсутствіи, потому что и тотъ и другой искренно уважали и любили его , и съ ними онъ былъ-бы гораздо сильнѣе въ Академіи.
При такомъ порядкѣ дѣлъ прошло почти два года. Жаръ къ наукѣ и поэтическій огонь не угасали въ Ломоносовѣ, но онъ тяготился сво-
ею жизнью, потому что мало видѣлъ участія, защиты , покровительства. Знатные пріятели его, особенно Иванъ Ивановичъ Шуваловъ, доставляли ему нѣкоторыя удобства въ жизни и даже пріятныя минуты ; но извѣстная всѣмъ благосклонность ихъ къ нему была главнымъ преимуществомъ, послѣднимъ выводомъ этой пріязни , и Ломоносовъ уже вполнѣ постигалъ, какъ не надежна такая опора. Онъ видѣлъ что его раздѣляетъ множество разныхъ отношеній со всѣми, кто изъ высшихъ сановниковъ изъявлялъ ему самую вѣжливую пріязнь. Въ своемъ семействѣ, которое составляли жена и дочь его, находилъ онъ истинную отраду отъ заботъ и огорченій ; тутъ отдыхалъ онъ отъ своихъ, часто тяжелыхъ трудовъ. Но время романическихъ , пастушескихъ обольщеній уже миновалось для него. Въ доброй своей Христинѣ онъ видѣлъ милую хозяйку, добрую мать своего дитяти, любящее его существо, и самъ любилъ ее , уважалъ, гордился ею ; но эта любовь уже давно потеряла для него то очарованіе, которое видѣлъ онъ въ ней когда-то, въ Марбургѣ , когда Христина въ передничкѣ пробѣгала мимо его студенческой кельи, и онъ бывалъ готовъ отдать всю жизнь свою за то , чтобы она еще разъ прошла мимо его оконъ. Это была любовь уже отчетливая, благоразумная , разсудительная , недостойная
имени любви, любовь въ чепцѣ и блузѣ, подбитая ватой, съ ключами въ рукахъ, съ рабочимъ мѣткомъ вечеромъ, съ напоминаніями о завтракѣ по утру.... О, это была уже не поэзія, а какая-то часть хозяйства, статья изъ книги домашняго расхода. ...
Что оставалось еще для утѣшенія ? Дочь ? но это была поэзія будущаго, прелестная игрушка, Англійскій эстампъ для глазъ, милый слѣдъ жизни прошедшей. ... священный залогъ, который требовалъ попеченій, заботъ , и награждалъ за это тихими, усладительными, но спокойными ощущеніями.
Спокойствіе !... Но было-ли оно участью души, ненасытимой ощущеніями новыми, сильными, огненными? Могъ-ли влачить обыкновенную цѣпь жизни человѣкъ, находившій услажденіе только въ бурной , кипучей дѣятельности? Ни оковы классицизма, ни тяжелыя испытанія судьбы, ни счастье семейственное, ни что не исправило его, и еще меньше могло исправить что нибудь въ то время , когда онъ былъ уже въ полной силѣ мужественныхъ лѣтъ, когда характеръ его принялъ твердыя формы, когда умъ освѣщалъ для него печальную существенность , сердце было разочаровано, а онъ еще видѣлъ себя далекимъ отъ цѣли, къ которой стремился съ юныхъ лѣтъ. Часто соображалъ онъ свои труды и невольно говорилъ самъ