и въ это caмоe время столкнулся съ нимъ такъ несчастно! Тутъ въ немъ явилось уже чувство неумиримое: чувство оскорбленнаго и потомъ униженнаго самолюбія, потому что онъ не могъ возражать Миллеру ничѣмъ кромѣ обидныхъ словъ.
Краснѣя за нашего великаго соотечественника должны мы сказать , что на другой-же день послѣ своей ссоры съ Миллеромъ , онъ подалъ на него доносъ, гдѣ обвинялъ Исторіографа. ... въ чемъ-бы вы думали ? въ личномъ оскорбленіи ?... Нѣтъ! въ оскорбленіи народной славы Россіи , въ желаніи сдѣлать это гласно, торжественно , потому что въ приготовленной для Академическаго торжества рѣчи своей, Миллеръ называлъ основателей Русскаго Царства Нордманнами, то есть Шведами, какъ пояснялъ Ломоносовъ ! !
Ученый Исторіографъ доказывалъ и прежде, въ нѣкоторыхъ своихъ сочиненіяхъ, что Руссы были Скандинавы или Нордманны. Мнѣніе, неоспоримое нынѣ и принятое всѣми, казалось дико въ то время, когда многочисленныя вторженія Шведовъ въ Россію, и еще недавняя борьба исполина , побѣдителя Карла XII, съ Швеціею , были въ свѣжей памяти у Рускихъ, и оставили въ ихъ сердцахъ непріязненное, хотя и безотчетное чувство къ наслѣдникамъ Скандинавовъ. Кровь соотечественниковъ, про-
литая въ народной борьбѣ, оставляетъ на долго ужасный слѣдъ свой, если не на землѣ, то въ сердцахъ нашихъ , и только продолжительныя дружественныя сношенія изглаживаютъ его. Исторія обильна примѣрами для этого.
Не удивительно , что при такомъ расположеніи умовъ , доносъ Ломоносова произвелъ сильное дѣйствіе. Съ обвиненіемъ его согласились , запретили Миллеру говорить рѣчь, и узнавши , что она уже напечатана въ Латинскомъ переводѣ, отобрали всѣ печатные экземпляры ея. Бѣдный Исторіографъ попалъ даже въ большія хлопоты, долженъ былъ оправдываться , и едва могъ усидѣть на своихъ Профессорскихъ креслахъ. Послѣ этого непріятнаго происшествія , онъ сталъ удаляться отъ своихъ сотоварищей, и особенно отъ Ломоносова, къ которому потерялъ все уваженіе.
Горестно видѣть въ жизни великихъ людей черные поступки , и еще горестнѣе это въ жизни Ломоносова, который всегда былъ такъ чистъ, благороденъ душой ! Можемъ утѣшать себя , думая, что и этотъ поступокъ его не былъ слѣдствіемъ испорченнаго сердца, злобной души. Нѣтъ , это было увлеченіе , слишкомъ продолжительное и виновное , или чувство ненависти къ иностранцамъ, безотчетное и даже извинительное въ то время. Ломоно-
совъ не рѣшился-бы на дѣло постыдное, если-бы понималъ его. Не льзя также предполагать въ немъ столько безразсудства, чтобы ученое мнѣніе Миллера въ самомъ дѣлѣ казалось ему народнымъ оскорбленіемъ. Нѣтъ! Онъ чувствовалъ досаду, вспыхнулъ въ спорѣ, и увлекся гнѣвомъ дальше границъ чести.
Впрочемъ, доносъ его больше повредилъ ему самому нежели Миллеру, потому что онъ лишилъ его безпристрастнаго и сильнаго защитника во всѣхъ дѣлахъ Академіи. Это было важно, однако не столько еще какъ нравственное паденіе въ глазахъ человѣка благороднаго, высокаго умомъ и сердцемъ. Ломоносовъ вѣрно чувствовалъ это ; а что можетъ быть тяжеле такого чувства?
Но свѣтъ и не замѣтилъ униженія нашего поэта!... Такія дѣда слишкомъ обыкновенны, слишкомъ общи, и потому скоро забыли о ссорѣ Мидлера съ Ломоносовымъ, на котораго нападали за его успѣхи, за его великіе подвиги и славу, шо есть именно за то, что было заслуженною честію его, а этотъ поступокъ пропустили мимо глазъ. Можетъ быть, Тредьяковскій и Сумароковъ прибавили одно справедливое обвиненіе въ сокровищницу клеветъ, сказокъ и нарѣканій противъ Ломоносова; но въ ихъ устахъ это не могло вредить ему. Толь-
ко благородный Миллеръ совершенно отдалился отъ своего оскорбителя.
Между тѣмъ , когда рѣчь Исторіографа была уничтожена , надобно было замѣнить ее другою, и это поручили, разумѣется, Ломоносову. Еще одушевляемый гнѣвомъ, волнуемый оскорбленнымъ самолюбіемъ , онъ рѣшился написать рѣчь образцовую. Слово: рѣшился , здѣсь совершенно на своемъ мѣстѣ. Извѣстно какъ понимали тогда Искуство вообще , и Краснорѣчіе въ особенности. И теперь .еще многіе почитаютъ необходимымъ для него ученость, больше нежели вдохновеніе, восторгъ. Ораторская рѣчь должна быть столько-же поэтическимъ произведеніемъ какъ ода, а ее составляютъ по хріи ! Ломоносовъ поддался этому ложному понятію вѣка , наполнилъ свою рѣчь учеными раздѣленіями, множествомъ заимствованій , излишнимъ многословіемъ; но въ тѣхъ границахъ, какія онъ назначилъ себѣ, и въ тѣхъ понятіяхъ объ Искуствѣ, какія существовали тогда, его Похвальное Слово Елисаветѣ Петровнѣ , безъ сомнѣнія , есть произведеніе образцовое. Онъ истощилъ все, что представляли ему стѣснительныя средства его , сказалъ все , что сказалъ-бы иначе, если-бы одушевлялся восторгомъ. И сверхъ того, какое богатство языка, выраженій! Какая роскошь въ образахъ! Какая сила во многихъ мѣстахъ , гдѣ сверкаетъ вдохнове-