Поэтъ писалъ отъ души. Въ самомъ дѣлѣ , никогда еще дѣятельность его не достигала
такой степени и не доказывалась такими важными трудами и занятіями. Онъ съ жаромъ предавался труднѣйшимъ изслѣдованіямъ химическимъ и физическимъ. Въ Физикѣ занимали его особенно теорія теплоты и теорія электричества, въ чемъ искреннимъ и лучшимъ участникомъ его былъ Профессоръ Рихманъ. Химія не ограничивалась у Ломоносова профессорскою каѳедрою ; онъ производилъ множество опытовъ для самой науки, и , не щадя никакихъ просьбъ и ходатайствъ, добился наконецъ, что ему поручили совершенно перестроить, распространить и увеличить лабораторію. Это занимало его чрезвычайно. Астрономія также увлекла его къ себѣ. Поповъ, бывшій въ это время уже Профессоромъ Астрономіи, и Профессоръ Красильниковъ, ученикъ Делиля и Фархфарсона , служили ему руководителями въ наукѣ неба. Кажется , и этихъ занятій достаточно-бъ было для самой упорной дѣятельности; но для Ломоносова Естествознаніе вообще было отдыхомъ , какъ самъ онъ называлъ это. Гораздо больше труда стоили ему Русская Исторія, Русская Грамматика и Краснорѣчіе , потому что онъ сочинялъ книги вдругъ но всѣмъ этимъ предметамъ. Послѣ этого безъ самохвальства могъ онъ писать и писалъ къ Шувалову :
« Ежели кто по своей профессіи и должно-
сти читаетъ лекціи, дѣлаетъ опыты новые , говоритъ публично рѣчи и диссертаціи, и внѣ оной сочиняетъ разные стихи и проекты къ торжественнымъ изъявленіямъ радости , составляетъ правила къ Краснорѣчію на своемъ языкѣ и Исторію своего отечества, и долженъ еще на срокъ поставить, отъ того я ничего больше требовать не имѣю и готовъ-бы съ охотою имѣть терпѣніе, когда-бы только что путное родилось. »
Но его не утомляли всѣ эти многочисленные труды. Получивши средства, онъ уже настоящимъ образомъ занялся мозаикою, и вскорѣ опыты и успѣхи его въ ней увеличились до того, что онъ рѣшился сдѣлать мозаическій портретъ любимаго своего героя, Петра Великаго. Самъ , своими руками, приготовилъ онъ, въ плавильной печи , необходимые цвѣтные камни ; самъ изобрѣлъ мастику, на которую накладываются они, и съ Донгауерова портрета началъ изображать лицо безсмертнаго преобразителя Россіи. Извѣстенъ этотъ мозаическій портретъ, еще недавно украшавшій галлерею одного любителя. Не какъ произведеніе Искуства, но какъ первый опытъ въ Искуствѣ , сдѣланный безъ всякаго руководства , кромѣ собственнаго генія художника, онъ достоинъ удивленія, не меньше паникадила, выточеннаго руками великаго Петра.
Но въ то-же время какъ Ломоносовъ занимался своимъ прекраснымъ трудомъ въ мозаикѣ , другія дѣла его шли не меньше дѣятельно. Въ Академіи обыкновенно готовились за нѣсколько мѣсяцевъ къ годичному торжеству, которое яри Императрицѣ Елисаветѣ отправлялось большею частію въ день ея восшествія на престолъ , 26 Ноября. Такъ было и въ 1753-мъ году. Ломоносову назначили произнести рѣчь изъ Физики, и онъ избралъ для нея предметомъ воздушныя явленія, при чемъ Рихманъ долженъ былъ производить, во время самаго акта , опыты въ подтвержденіе теоріи , излагаемой Ломоносовымъ. Предметъ рѣчи и подробности теоріи занимали такимъ образомъ обоихъ друзей. Рихманъ чаще обыкновеннаго прихаживалъ. къ Ломоносову, и въ одно изъ этихъ посѣщеній принесъ новость.
— Знаешь-ли , что наша теорія уже нашла себѣ изъяснителя ?
« Какого? Гдѣ ? » спросилъ торопливо Ломоносовъ.
— О , конечно не въ Петербургѣ ! .Однакожь угадай : гдѣ ?
« Въ Германіи.
— Нѣтъ , въ Америкѣ, въ Филадельфіи.
« Въ самомъ дѣлѣ? Но ты шутишь, Рихманъ!
— Нѣтъ, любезный другъ! Вотъ Англійская книга, гдѣ изложена теорія, похожая на нашу.
Рихманъ положилъ на столъ извѣстныя: New exp. and obs. on electricity in seveval letters , etc.
— Сочинитель этой книги, какой-то Франклинъ, Американскій типографщикъ , изумилъ меня своею проницательностью. Онъ , такъ-же какъ мы, давно занимался электричествомъ и теоріею сѣвернаго сіянія, но только теперь напечаталъ свои изслѣдованія-
« А когда вышла въ свѣтъ его книга? » спросилъ Ломоносовъ , какъ человѣкъ , уже теряющій свое открытіе.
— Года два назадъ.... Вотъ: London, 1751.
« Но , неужели въ самомъ дѣлѣ теорія его
сходна съ нашею ?
— Кажется. Впрочемъ , я только пробѣжалъ книгу , и спѣшилъ сказать тебѣ о ней. Разсмотримъ тщательнѣе !
« Но ты знаешь , что я не читаю по-Англійски. Какъ досадно, и какъ это дурно , что нынче пишутъ ученыя книги не все по-Латински !
— Я пособлю тебѣ.
Друзья сѣли къ столику, и надобно было видѣть , какъ Ломоносовъ пожиралъ глазами и умомъ книгу Франклина ! Незнакомый языкъ упрямился, не поддавался ему , шипѣлъ какими-то новыми , неясными звуками ; но понятныя для Ломоносова слова Французскія и Нѣ-