презрѣніемъ говорилъ о службѣ , философствовалъ, и хотѣлъ представляться ученымъ и глубокомысленнымъ. Всѣ знали, что онъ занимается Русскою Исторіею.
Булгаковъ и Веревкинъ имѣли извѣстность людей пишущихъ ; и въ самомъ дѣлѣ писали неутомимо. Это не часто встрѣчается у насъ и теперь. Впрочемъ, Булгаковъ пользовался еще славою умнаго молодаго чиновника, а Веревкинъ трудолюбиваго словесника , что и оправдалъ онъ послѣ, издавши въ свою жизнь томовъ сто трудныхъ переводовъ , большею частію хорошихъ книгъ.
Тутъ-же были два молодые солдата , Новиковъ и Державинъ, оба юноши лѣтъ по-осмнадцати , оба служившіе , по тогдашнему обычаю дворянъ, въ нижнихъ чинахъ Гвардіи, оба безсмертные именами въ Исторіи Русской Литтературы. Новиковъ имѣлъ отъ природы самую счастливую физіогномію , и отличался необыкновеннымъ остроуміемъ и ловкостью. Умъ блисталъ въ его лицѣ и каждомъ поступкѣ. Державинъ, напротивъ , казался простякомъ, былъ неуклюжъ, неловокъ, но все это до перваго одушевленія; тогда показывалъ онъ сильный характеръ, умъ и душу.
Въ такомъ обществѣ явился Ломоносовъ , знаменитый своимъ именемъ. Отлично вѣжливый пріемъ милой хозяйки еще увеличилъ ува-
женіе къ нему гостей. Она представила ихъ ему, какъ корифею Русской Литтературы , и добрая молодежь искренно изъявляла свои чувства этому удивительному человѣку. Только Шлецеръ , съ которымъ Ломоносовъ былъ уже знакомъ, отмалчивался и грызъ ногти. Больше всѣхъ гремѣлъ Эминъ.
— Вотъ счастливый случай! — сказалъ онъ Ломоносову. — Да-съ, счастливый, то есть для меня , потому что вы , Михайло Васильевичъ, не можете представить себѣ какъ я уважаю васъ.
«Очень благодаренъ вамъ,» отвѣчалъ Ломоносовъ , « но могу взять вѣжливости ваши развѣ въ долгъ, и боюсь быть неисправнымъ должникомъ.
— О, Михайло Васильевичъ! Я видалъ свѣтъ, но подобныхъ вамъ людей не видывалъ.
« Да гдѣ-же вамъ было и видѣть ихъ ?» проворчалъ Шлецеръ. «Вѣдь вы все жили въ Турціи.
Эминъ быстро повернулся къ нему и отвѣчалъ :
— Но я въ Европѣ научился уважать знаменитыя имена и гостепріимство. Въ Турціи люди грубы и умомъ и чувствомъ. Но , безъ шутокъ , и тамъ время мое прошло не безъ пользы. Я узналъ источники многаго, и теперь постараюсь употребить это въ дѣло. Я знаю двадцать семъ языковъ.
«Поздравляю васъ,» замѣтилъ опять Шлецеръ, « но языковъ семь можно было-бы и откинуть: они лишніе.
—Вы все шутите, Г. Шлецеръ!—со смѣхомъ возразилъ Эминъ. — Но я точно пишу теперь книги о самыхъ разнообразныхъ предметахъ : два романа, письма, то есть цѣлую книгу писемъ , Изображеніе Оттоманской Имперіи , и еще Россійскую Исторію.
Шлецеръ всталъ, и сѣлъ подальше отъ него, подлѣ Дашковой, которой сказалъ онъ въ полголоса,:
« Зачѣмъ вы принимаете къ себѣ этого безстыднаго лгуна?
Улыбка была отвѣтомъ на это странное замѣчаніе. Шлецеръ также замолчалъ.
Между тѣмъ живой споръ завязался у молодаго Новикова съ Ломоносовымъ. Первый утверждалъ, что съ любовью къ добру человѣкъ можетъ сдѣлать многое; другой говорилъ, что это не въ его власти , и что съ самымъ пламеннымъ желаніемъ всего труднѣе дѣлать добро.
«Молодой человѣкъ!» сказалъ наконецъ Ломоносовъ: « доживите до моихъ лѣтъ, и потомъ вспомните Ломоносова, который говоритъ вамъ послѣ горькой опытности.
—Не знаю, случится-ли мнѣ исполнить ваше порученіе,» отвѣчалъ Новиковъ, «но я и тогда
не перемѣню своихъ мыслей. Развѣ меня столкнутъ съ моего пути неудачи? Боже мой! да я опять вступлю на прежній путь, не на томъ, такъ на другомъ мѣстѣ.
Ломоносовъ качалъ головой.
— Да какъ-же , Михайло Васильевичъ ! Воля человѣка побѣждаетъ все !
« Воля ! Но что значитъ она передъ волею тысячей? А страсти человѣческія? А отношенія? А зло, скрытое во многихъ сердцахъ ?... Да что и говорить! Это выбьетъ васъ изъ самаго крѣпкаго сѣдла.
—Напротивъ, мнѣ кажется! Я употреблю въ пользу и страсти, и отношенія, и даже злобу людей для благой, вѣрной цѣли добра.
«Желаю, чтобы исполнились намѣренія ваши, благородный молодой человѣкъ!» сказалъ Ломоносовъ пожимая руку Новикова. « Но я предчувствую , что съ этимъ образомъ мыслей вы приготовляете себѣ много бѣдствій.
— Съ желаніемъ добра бѣдствія? Это невозможно, Михайло Васильевичъ !
«Что-жь дѣлать?... Таковъ свѣтъ!...» сказалъ
уныло собесѣдникъ его.
Князь Щербатовъ, который во все это время разговаривалъ по-тихоньку съ Дашковой, сказалъ, не обращаясь ни къ кому :