тѣ изъ нихъ, которые приходили къ своему собрату потолковать о какомъ нибудь новомъ открытіи въ Химіи или Физикѣ, о новомъ опытѣ въ раскрытіи тайнъ природы. Онъ невольно обращалъ на это вниманіе, начиналъ разговаривать и на минуту забывалъ свое горе.
Наконецъ сила души его побѣдила это тяжелое состояніе. Надолго, навсегда осталась въ сердцѣ скорбь о погибшемъ отцѣ, но ея уже не замѣчали другіе. Чудовище привычка ! говоритъ сердцевѣдѣцъ Шекспиръ. Да, ужасна мысль , что можно привыкнуть къ самому, при первомъ взглядѣ неприблизимому для человѣка положенію! И природа дѣлаетъ это какъ коварный врагъ, постепенностью, временемъ. Но чѣмъ глубже чувствуетъ сердце, тѣмъ труднѣй владѣльцу его свыкаться съ тяжкимъ для него состояніемъ.
Глава III.
Ломоносовъ не любилъ элегій ни въ жизни, ни въ стихахъ. Но во многихъ стихотвореніяхъ его видно чувство борьбы съ жизнью. Оно-то особенно заставляло его обращаться къ поэзіи божественныхъ пѣвцовъ , этихъ утѣшителей прешедшихъ по землѣ милліоновъ , грустившихъ такъ-же какъ мы, и находившихъ утѣшеніе въ пѣсняхъ Давида, въ мудрыхъ наставленіяхъ Соломона, въ страдальческой жизни философа Іова. Кажется Вольтеръ сказалъ, что въ книгѣ Іова больше поэзіи, нежели во всемъ, что написали и напишутъ пѣвцы бывшіе и будущіе. Едва-ли не справедливо!
Грустныя чувства послѣ смерти отца заставили Ломоносова переложить въ стихи большую часть псалмовъ, которые находимъ въ сочиненіяхъ его ; тогда-же, съ особеннымъ вдохновеніемъ написалъ онъ Оду изъ Іова. Это
перлъ въ немногихъ дошедшихъ до насъ его стихотвореніяхъ !
Но чувства его мало по малу успокоивались, яснѣли, и по возвращеніи Императрицы Елисаветы Петровны изъ Москвы, гдѣ короновалась она, Ломоносовъ написалъ оду на ед прибытіе. Послѣ страшныхъ временъ Бирона, послѣ интригъ и неустройствъ въ краткое властвованіе Принцессы Анны Леопольдовны, юная Царица дочь Великаго Петра, казалась Рускимъ ниспосланною для ихъ блаженства. Удивительно-ли, что Ломоносовъ одушевился восторгомъ и благословеніями народа, написалъ торжественную оду, и хотѣлъ, чтобы она была поднесена Императрицѣ? Тогда громкія оды почитались необходимостью во всей Европѣ, такъ что Буало просилъ наконецъ Людовика XIV не побѣждать, увѣряя, что у него, у поэта Буало, не достаетъ ни словъ, ни звуковъ воспѣть всѣ побѣды Великаго Короля. Сверхъ того, Ломоносовъ выучился писать стихи по торжественнымъ одамъ, и спѣшилъ снова показать свое искуство въ нихъ.
Ода написана; черезъ кого поднести ее Императрицѣ? Ломоносовъ перебралъ въ головѣ своей того, другаго, изъ извѣстныхъ ему вельможъ, и наконецъ остановился на Лестокѣ. Да, Лестокъ самый приближенный къ трону придворный ; онъ-же такъ милостиво сказалъ Ломоносову нѣсколько словъ. . .. Къ нему, (съ нему !
Поэтъ отправился съ одою въ карманѣ къ Лестоку.
Толпа, обыкновенное украшеніе передней всякаго вельможи, немного озадачила гордаго поэта. Онъ спросилъ у какого-то раззолоченнаго лакея, можно-ли видѣть Его Высокопревосходительство.
—Не принимаетъ!— отвѣчалъ лакей глядя въ окно.
Ломоносовъ задумался. Сердце его кипѣло ; но онъ скрѣпился и спросилъ опять , чего-же хочетъ эта толпа?
— Спросите у нихъ ! — отвѣчалъ лакей безстыдно.
«Но если не льзя видѣть Его Высокопревосходительство , то по крайней мѣрѣ могу-ли увидѣть Секретаря его?
Лакей смѣрялъ просителя глазами, И какъ-бы удивляясь простодушію его, сказалъ:
—Секретарь не принимаетъ никакихъ просьбъ безъ приказанія Его Высокопревосходительства.
«У меня и нѣтъ никакой просьбы!» возразилъ Ломоносовъ. «Мнѣ нужно сказать ему только нѣсколько словъ.
—Такъ подите къ нему, вотъ въ эту дверь: на лѣво въ третьей комнатѣ. Этотъ принимаетъ всѣхъ!—съ неуваженіемъ произнесъ лакей отворачиваясь.
Такія слова въ устахъ лакея — похвала. Ломоносовъ бодрѣй пошелъ въ указанную комнату, отворилъ дверь, и остановился, думая что не туда зашелъ. Онъ увидѣлъ знакомое, драгоцѣнное для него лицо— Селлія! Но онъ еще не вѣрилъ глазамъ своимъ и въ замѣшательствѣ сказалъ:
«Извините.... можетъ быть я ошибаюсь....
Я искалъ Секретаря Его Высокопревосходительства.
— Это я и есть !... Вы удивляетесь ? или можетъ быть не узнаете меня, старый знакомый?... Садитесь, садитесь !» продолжалъ Селлій поцѣловавъ Ломоносова и указывая ему стулъ.