Верность присяге и чести отражена в замечательном стихотворении Лермонтова «Завещание», когда его герой говорит, что он «умер честно за царя».
Честь являлась основной доминантой в поведении русского офицера, и это понятие предполагало наличие высоких нравственных качеств не только воина, но и христианина. Генералиссимус А. В. Суворов говорил: «Лучше голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести. Честь моя мне всего дороже, покровитель ей Бог». Генерал-фельдмаршал П. А. Румянцев, имевший в армии исключительно высокий авторитет, понятие о чести трактовал так: «Честь – это стремление быть благородным, высшим существом по внутренним достоинствам, совершать поступки, достойные славы, без всякого принуждения извне и без всякого другого вознаграждения, кроме одобрения своей совести». В изданной в XIX веке книге для офицеров «Наставление к самодисциплине и самовоспитанию» (имеющей подзаголовок «Собрание писем старого офицера к своему сыну») на этот счет сказано следующее: «Истинная честь есть добрая слава, которой мы пользуемся, общее доверие к нашей правдивости и справедливости, к нашей чистосердечной любви к людям».
Исторически сложилось так, что для русского офицера честь играла главенствующую роль не только в военной карьере, но и во всей его жизни, даже после завершения службы. Ее потеря означала не только конец государственной деятельности, но и лишение определенного социального статуса, так как такого человека исключали из дворянского общества. За нарушение чести полагалось «изгнание офицера из полка без жалованья и пенсии». Уронивший свое достоинство подвергался осуждению в офицерском собрании, никто не подавал ему руки.
Лишение мундира или права ношения каких-либо знаков отличия означало лишение воинской чести и служило одним из самых тяжелых наказаний для военного, иногда оно применялось к подразделению или даже воинской части, проявившей малодушие на боле боя.
Чрезвычайно важным элементом понятия «честь» в офицерской среде считалась такая черта, как умение держать свое слово. Офицер не должен был легко давать его и фраза – «даю слово офицера» значила больше, чем любые письменные обязательства. Считалась недопустимым его нарушить – это означало навсегда погубить свою репутацию. «Верность слову, не только клятве, всегда отличала офицера. Измена слову, фальшь – низость, недостойная звания его», – отмечалось в военной публицистике конца XIX – начала XX вв. Не случайно в те времена под «слово офицера» одалживали крупные суммы денег и вверяли самые важные, в том числе личные секреты, ибо нарушить данное слово считалось невозможным в принципе. Слово, действительно, как и должно быть имело тогда глубокий сакральный смысл.
В воспоминаниях известного писателя Ф. В. Булгарина, который в молодости был военным, говорится, что офицер, который изменил своему слову или обманул кого бы то ни было, «не мог быть терпим в полку». Он отмечает, что никто из его прежних сослуживцев не обманывал «ни ремесленника, ни купца, ни трактирщика. В крайности офицеры складывались и уплачивали долг товарища, который в свою очередь выплачивал им в условленные сроки. Офицерская честь высоко ценилась» [36]. Показателен в этом отношении эпизод, запечатленный Пушкиным в его «Капитанской дочке», когда дворянин и отставной офицер Андрей Петрович Гринев дает наставление сыну: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их ласкою не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».
В армии контроль за соблюдением чести являлся прерогативой исключительно офицерского собрания – никто, даже сам император не имели права воздействовать на мнение офицеров при решении данных вопросов. Таким образом, суждение своих товарищей значило гораздо больше, чем кого-бы то ни было, даже прямого начальства. Есть замечательный рассказ А. И. Куприна «Брегет», в котором описывается, как в конце 1840-х гг. один гусарский офицер застрелился только потому, что на него пало необоснованное подозрение в краже золотых часов у своего товарища. Он не мог оправдаться – у него были точно такие же часы. Окончание этого очень короткого рассказа полностью характеризует психологию русского офицера того времени. Перед смертью поручик пишет: «Прощайте, дорогие товарищи. Клянусь богом, клянусь страданиями господа Иисуса Христа, что я не виновен в краже. Я только потому не позволил себя обыскать, что в это время в кармане у меня находился точно такой же брегет, как и у корнета графа Ольховского, доставшийся мне от моего покойного деда. К сожалению, не осталось никого в живых, кто мог бы это засвидетельствовать, и потому мне остается выбирать только между позором и смертью… И затем подпись». Характерно, что в этом рассказе упоминается двустишие Лермонтова: «…и кто два раза в день не пьян, тот, извините, не улан…».