Безусловно, русское командование вынуждено было принимать определенные меры по изучению своего противника. Так, например, отдельным распоряжением от 15 апреля 1846 года главнокомандующий Кавказским корпусом и наместник Кавказа князь М. С. Воронцов предписывал своему адъютанту, гвардейскому поручику князю М. Б. Лобанову-Ростовскому приступить к исполнению обязанностей члена комиссии «по обозрению магометанских народов Кавказской области». «…Предлагаю Вам, – писал Воронцов в своей инструкции, – объехав магометанские народы, войти в подробности их быта, свойства и порядка отбывания повинностей, разборов по делам, порядка общественных их выборов, действия местных властей, народных и начальственных прав, нужд и недостатков». С его точки зрения это было необходимо для разработки предложений правительству по эффективному управлению этим неспокойным краем [56].
Но длительное время служившие здесь русские офицеры («старые кавказцы»), убедительный портрет одного из которых нарисовал Лермонтов в образе Максима Максимыча, прекрасно понимали местные условия. Они часто перенимали у своих противников не только методы ведения боевых действий, но в некоторых случаях и систему общественных отношений. «Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию. Это, скорее, воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставляемый воинственным народам Кавказа для защиты России…», – так писал уже в 1855 году адъютант Воронцова князь Д. И. Святополк-Мирский, начавший службу на Кавказе с 16 лет юнкером.
Племянник шефа жандармов полковник К. К. Бенкендорф, который в 1845 году командовал батальоном Куринского егерского полка, в своих мемуарах описал весьма интересную историю, произошедшую на базаре в крепости Грозной. Там солдаты Апшеронского пехотного полка подрались с чеченцами из-за баранов, но прибежавшие рядовые Куринского полка бросились на помощь не русским солдатам, а горцам, объясняя свое поведение так: «Как нам не защищать чеченцев?! Они – наши братья, вот уж 20 лет как мы с ними деремся!» В данном случае «мы с ними» было двояким – солдаты то воевали против этих чеченцев, то вместе с ними воевали против других горских племен [57].
Эти нюансы приводили к тому, что военнослужащие местных полков привыкли осознавать себя, по сути, отдельным племенем, именуя себя «кавказцами», а части, недавно пришедшие из центральных губерний, называли с некоторым оттенком пренебрежения – «российскими». Собственно говоря, их таковыми воспринимали и горцы: известны случаи, когда они привозили одежду убитых казаков и продавали их на местных рынках. Когда их арестовывали, то они просто не понимали за что – убили они ведь этих казаков очень далеко от места продажи. Поэтому, как справедливо отмечено в повести Е. Хамар-Даба-нова «Проделки на Кавказе», – различие веры, нравов и понятий приводило к тому, что русские не понимали горцев, и они их тоже не понимали – даже «в самых лучших намерениях наших».
Происходящая таким образом своеобразная «варваризация» действующей армии имела своим следствием, что многие русские офицеры отмечали соперничество и даже вражду «кавказских» и «российских» частей. Доходило до того, что «кавказцы» не считали обязательным оказывать поддержку «российским» войскам, когда те попадали в трудное положение в боях с горцами. В то же время, между собой части «кавказцев» поддерживали тесные отношения, именуя сослуживцев на кавказский манер «кунаками», – выручка «кунаков» в бою считалась святым делом.
Практически все современники писали, что длительно воевавшие на Кавказе войска по форме, вооружению, быту и тактике резко отличались от остальных частей русской армии. Специфика кавказской войны изменила и отношения между солдатами и офицерами, она требовала большей самостоятельности и инициативности от каждого военнослужащего. Возник и свой сленг, отличный от общеармейского жаргона, в котором было много слов из кавказских языков.
Кроме того, в условиях хронического недофинансирования кавказские полки старались вести собственное хозяйство – при отдельных полках, батальонах и ротах существовали свои «артельные» стада овец и лошадей, «артельные» хлебные поля и т. п. и это обстоятельство еще больше превращало кавказские полки в своеобразные отдельные «племена». Поэтому многие предписания и регламенты, обязательные в остальной русской армии, а тем более в гвардии, в условиях кавказской войны не соблюдались. «Нас, гвардейских офицеров, с первого взгляда поражали в кавказских войсках видимая распущенность, неряшество в одежде, даже казавшееся отсутствие дисциплины и точного отправления службы, – писал будущий военный министр Д. А. Милютин. – Но вместе с тем не могли мы не подметить во взгляде каждого солдата какой-то отваги и самоуверенности, чего-то особого, отличавшего эти войска от всех других. Видимо, это были войска боевые, а не парадные».