Что касается военной формы, то по традиции, идущей от Ермолова, здесь наблюдалось ее полное разнообразие. Генерал Г. И. Филипсон писал, что кивера в войсках никто не надевал, а вместо форменной шпаги или сабли офицеры носили черкесскую шашку через плечо. «Кавказские войска, – указывает он, – имели очень своеобразное и отчасти смутное понятие о форме» [58], что, впрочем, вполне объяснимо. Как справедливо указывает Лапин в «Истории Кавказской войны»: «Представляете себе эти кивера с султанами – такими перьями над головным убором? Как в этих шапках карабкаться в горы, ходить по лесам? Никуда не годились и ранцы, которые были приняты для ношения припасов и всего необходимого солдату». Военную форму, принятую в русской армии, обычно хранили только для парадов и смотров. С этим вынужден был считаться и сам Николай I. Когда в 1837 году во время своего посещения Кавказа он производил смотры, «ему, привыкшему во всем к педантической точности, на каждом шагу бросались в глаза отступления от принятых форм и правил…» [59, с. 83].
Декабрист А. П. Беляев, служивший рядовым на Кавказе в 1840 году, отмечал, что это подражание горским народам в военной одежде было обусловлено вполне объективными обстоятельствами, – она в большей степени соответствовала местным условиям. «Нет ничего живописнее казака или горца (так как отличить одного от другого незнающему трудно) на своем лихом коне…. Мчится он, обыкновенно пригнувшись к шее лошади, на которой сидит так же свободно и покойно, как бы сидел на мягком диване» [60, с. 374–375].
Это описание объясняет отмеченное Лермонтовым пристрастие героя его романа Печорина к горскому костюму, наиболее пригодному в горной местности. Взяв за образец кабардинцев, Печорин просто следовал общепринятому мнению. Представители этого народа, как отмечал полковник А. Л. Зиссерман, считались «в некотором роде кавказскими французами, именно они диктовали на Кавказе моду на платье, на вооружение, на седловку, на манеру джигитовки» [61, с. 382]. Это увлечение военной одеждой горских народностей было повальным и одежда горцев, – констатирует генерал Филипсон, – «была в большой моде у всех русских». Многие офицеры, особенно приезжие, часто одевали этот костюм. Кроме этого, «черкесское оружие носили всегда и все офицеры». Безусловно, это подражание обуславливалось еще и тем, что, по мнению многих офицеров, в частности фон Торнау, горцы были прекрасными кавалеристами. «Одежда черкеса, начиная от мохнатой бараньей шапки до ноговиц, равно как и вооружение, приспособлена как нельзя лучше к конной драке» [62]. Молодецким видом кабардинцев восхищается и лермонтовский «кавказец».
Из кавказских боевых отрядов особую опасность для русской армии представляли абреки – на Северном Кавказе и в Дагестане это были горцы, по каким-либо причинам скрывавшиеся от своего народа и вынужденные заниматься набегами. Абреком именовался «отчаянный горец, давший срочный обет или зарок не щадить головы своей и драться неистово; также беглец, приставший для грабежа к первой шайке» [63, с. 2]. Адыгейский писатель Ю. Кази-Бек (Ахметуков) объяснял: «Абреком назывался тот джигит, который дал клятву не сидеть дома и делать как можно больше вреда предмету своей мести» [64, с. 185]. Во время кавказской войны отряды абреков прорывались через границу к русских поселениям и, проявляя крайнюю жестокость, жгли дома, угоняли скот и лошадей, убивали любого встречного, захватывали детей и женщин. «Для десяти или двадцати абреков ничего не значило в долгую осеннюю ночь переправиться тайком через Кубань, проскакать за Ставрополь, напасть там на деревню или на проезжающих и, перед рассветом, вернуться с добычей за реку». Казаки, в свою очередь, одетые и вооруженные как горцы и хорошо знающие их тактику, столкнувшись с ними, истребляли их до последнего человека. В отрядах абреков были разные люди, но чаще всего такие набеги совершались ими с чисто корыстными целями. Так, в 1830-е гг. они часто нападали на кубанские станицы, поскольку «дали обет, пока живы, мстить русским», но за этим благовидным предлогом часто скрывался обыкновенный разбой [62].