Ну, увели бабку.
Снова взял агент собачищу свою, сноваа ткнул ее носом в следы, сказал «пс» и отошел. Повела собачища глазом, понюхала пустой воздух и вдруг к гражданину управдому подходит. Побелел управдом, упал навзничь.
— Вяжите, — говорит; — меня, люди добрые, сознательные граждане. Я, — говорит, — и есть первый преступник. Я, — говорит, — за воду деньги собрал, а те деньги на прихоти свои истратил.
Ну, конечно, жильцы навалились на управдома, стали вязать. А собачища тем временем нанюхалась воздуху и подходит к гражданину из седьмого номера и теребит его за штаны. Побелел гражданин, свалился перед народом.
— Виноват, — говорит, — виноват. Я, — говорит, — подлец и мазурик. Я, — говорит, — это верно, в трудовой книжке год подчистил, мне бы, — говорит, — жеребцу, к армии служить и защищать отечество, а я живу в седьмом номере и пользуюсь коммунальными услугами. Берите меня.
Растерялся народ. Что, думает, за собака.
А купец Еремей Бабкин заморгал очами, вынул деньги и подает агенту.
— Уводи, — говорит, — свою чертову собаку.
А собачища уж тут. Стоит перед купцом и хвостом вертит. Растерялся купец, отошел в сторонку, а собака за ним Подходит к нему и галоши нюхает. Побледнел купец, заблекотал.
— Ну, — говорит, — бог правду видит, если так, я, — говорит, — и есть сукин кот и мазурик. И шуба-то, — говорит. — не моя. Шубу-то, — говорит, — я у брата своего зажилил.
Бросился тут народ врассыпную. А собачище и воздух некогда нюхать. Схватила она двоих или троих и держит. Покаялись эти. Один казенные денежки в карты пропер, другой супругу свою утюгом тюкнул.
Разбежался народ. Опустел двор. Остались только собака да агент. И вот подходит вдруг собака к агенту и хвостом виляет.
Побледнел агент, упал перед собакой.
— Вяжите, — говорит. — меня. Кусайте меня. Я, — говорит, — на ваш собачий харч три червонца получил, а два себе зажилил.
Что было дальше — неизвестно. Я поскорей убрался.
ПАРОДИИ
От составителя
К жанру литературной пародии Зощенко обратился шил однажды и вроде как не всерьез: эти свои пародии он сочинил скорее в шутку. Так сказать, для домашнего употребления. Но именно в этом жанре Зощенко впервые «нашел себя», ощутил свое истинное литературное придание.
Вот как рассказывает об этом К. И. Чуковский, руководивший «Студией», где среди других его учеников оказался молодой «работник угрозыска» Михаил Зощенко:
«Полонская вспоминает такой характерный для него эпизод. Как-то в самом начале занятий я поручил им обоим представить к такому-то сроку краткие рефераты о поэзии Блока Перед тем как взяться за работу, она предложила Михаилу Михайловичу совместно с нею обсудить эту тему. Зощенко без всяких околичностей отказался от ее предложения.
— Я буду писать сам, — сказал он, — и ни с кем не желт советоваться…
Когда он выступил в Студии со своим рефератом, стало ясно, почему он держал его в тайне и уклонялся от сотрудничества с кем бы то ни было: реферат не имел ни малейшего сходства с обычными сочинениями этого рода и даже как бы издевался над ними. С начала до конца он был написан в пародийно-комическом стиле… Здесь впервые наметился его будущий стиль: он написал о поэзии Блока вульгарным слогом заядлого пошляка Вовки Чучелова, физиономия которого стала впоследствии одной из любимейших масок писателя…
Еще резче выразилось его строптивое нежелание подчиняться нашей студийной рутине через две или три недели, когда я задал студентам очередную работу — написать небольшую статейку о поэзии Надсона.
Через несколько дней я получил около десятка статеек. Принес свою работу и Зощенко — на длинных листах, вырванных из бухгалтерской книги.
Принес и подал мне с еле заметной ухмылкой.
— Только это совсем не о Надсоне…
— О ком же?
Он помолчал.
— О вас…
Придя домой, я начал читать его рукопись и вдруг захохотал как сумасшедший. Это была меткая и убийственно злая пародия на мою старую книжку *От Чехова до наших дней». С сарказмом издевался пародист над изъянами моей тогдашней литературной манеры, очень искусно утрируя их и доводя до абсурда» (Корней Чуковский. Зощенко»).
Оба случая, о которых рассказывает в своих воспоминаниях К. Чуковский, относятся к 1919 году, из чего следует, что именно в жанре пародии Зощенко сделал первые, еще полупрофессиональные, свои шаги в литературе.
Но дело тут не в хронологии, а в том, что пародия — это основа основ художественного метода писателя Михаила Зощенко. Метода, которому он оставался верен на протяжении всей своей творческой жизни:
Я хочу сделать одно признание. Дело в том, что я — пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде… Я только пародирую» (М. Зощенко. «О себе, о критиках и о своей работе»).
На Виктора Шкловского
О «Серапионовых братьях»
Вязка у них одна — «Серапионовы братья».
Литературных традиций несколько. Предупреждаю заранее: я в этом не виноват.
Я не виноват, что Стерн родился в 1713 году, когда Филдингу было семь лет…
Так вот, я возвращаюсь к теме. Это первый альманах — «Серапионовы братья». Будет ли другой, я не знаю.
Беллетристы привыкли не печататься годами. У верблюдов это поставлено лучше (см. Энцикл. слов.).
В Персии верблюд может не пить неделю. Даже больше. И не умирает.
Журналисты люди наивные — больше года не выдерживают.
Кстати, у Лескова есть рассказ: человек, томимый жаждой. вспарывает брюхо верблюду перочинным ножом, находит там какую-то слизь и выпивает ее.
Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны.
Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете.
Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съемщиков просто тошнит, а аппарат пропускает ряд движений.
В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное.
Итак, движение быстрее 1/7 секунды неделимо.
Это грустно.
Впрочем, мне все равно. Я человек талантливый.
Снова возвращаюсь к теме.
В рассказе Федина «Песьи души» у собаки — душа. У другой собаки (сука) тот же случай. Прием этот называется нанизываньем. (См. работу Ал. Векслер.)
Потебня этого не знал. А Стерн этим приемом пользовался. Например: «Сантиментальное путешествие Йорика»…
Прошло четырнадцать лет…
Впрочем, эту статью я могу закончить как угодно. Могу бантиком завязать, могу еще сказать о комете или о Розанове. Я человек не гордый.