Вот так же и мы, ещё неверующая молодёжь, захаживали в церковь из любопытства и свечки ставили иногда. Душа всегда радовалась иконам и церкви, но затмевала истину та мещанская спесь, что в горделивом превозношении полагает: мы, современные, образованные люди, разумеется, выше «отсталых» батюшек и каких-то там «тёмных» старух.
Пишу эти строки и вспоминаю, как Иван Бунин в «Окаянных днях» охарактеризовал духовное состояние общества перед катастрофой 1917 года: захаживали в церковь в основном по случаю похорон и на отпевании выходили покурить на паперть.
Изучайте историю — она повторяется, и тернист путь из плена домой.
«МОЛЕБНЫ ПЕТЫ, А ТОЛКУ НЕТУ»
Позвонила мне знакомая по храму преподавательница английского языка и попросила купить ей лекарство: «Такая ангина, что в лёжку лежу». Привезла я ей из аптеки всё необходимое и, сготовив обед, предложила:
— Давай почитаем акафист великомученику Пантелеймону?
— Не хочу я молиться твоему Пантелеймону, и даже слышать о нём не хочу! — залилась вдруг слезами болящая.
Взрыв отчаяния был невероятный, а стояло за ним вот что. Как раз в эти дни в Москву привезли с Афона мощи святого великомученика и целителя Пантелеймона. И когда однокурсница «англичанки» исцелилась у мощей, преподавательница в восторге решила — с ней тоже произойдёт чудо исцеления, а болезней там был букет.
В очереди к святым мощам тогда стояли, бывало, сутками. Но преподавательница дважды побывала у мощей, выстояв часов по двенадцать. Ожидание чуда было столь напряжённым, что, несмотря на простуду, она встала в очередь в третий раз. И тут её подвела педагогическая привычка сеять разумное, доброе, вечное. Привычка, надо сказать, была въедливой. Говорит, например, один браток другому:
— Децл, блин, это вааще!
— Деточка, — корректирует его речь преподавательница, — употребление арготизмов — это…
— Это, мамань, — перебивает её «деточка» и крутит пальчиком у виска, — тихо шифером шурша, крыша едет не спеша.
То же самое в храме. Стоит кому-то начать перешёптываться, как она на весь храм: «Положу хранение устам моим!» Да так громко, что батюшка вздрагивает в алтаре. Вот и теперь, увидев, как тощие юные нахалы протиснулись между прутьями церковной ограды и устремились без очереди в храм, она тоже протиснулась в эту дырку исключительно с целью вразумить молодёжь. И надо же было такому случиться, чтобы именно её взял за шиворот милиционер и вытолкал обратно со словами:
— Старая бабка, а лезешь без очереди? Ничего святого у людей уже нет!
— Это я «старая»? Я «бабка»? — всхлипывала преподавательница, воспринявшая свой выход на пенсию как выход жизни в утиль.
Словом, ждала она чуда исцеления, а вместо этого — чудо в перьях.
Посочувствовала я скорбящей да и рассталась с нею на год. А через год до меня дошёл слух, что наша «англичанка» уже не ходит в храм, но шагает с красным знаменем в колонне экстремалов. Слуху я не поверила, зная преподавательницу как ярую демократку. Но когда случилось навестить её, то обнаружила — в прихожей стоял флаг, а в квартире стоял такой запах, что я, не выдержав, спросила:
— Чем это так пахнет?
— Весь цивилизованный мир, — сказала она надменно, — исцеляется теперь уриной. Я лично пью мочу ежедневно и тебе советую для расшлаковки.
— Ну да, — привела я ей тут слова знакомого батюшки, — пить мочу, а калом закусывать.
— А знает ли твой деревенский батюшка, — спросила она с чувством превосходства, — о мировых достижениях фекаллотерапии?
Оказывается, в мировом сообществе уже и закусывали из унитаза. Не буду приводить её дальнейший монолог о светлых энергиях космоса. Скажу лишь, что я позорно бежала с поля брани под победный клич педагога:
— Ты ещё придёшь ко мне поучиться! Образумишься и придёшь!
Потом я действительно пришла к ней в больницу. После «лечения» уриной она попала в реанимацию в том тяжелейшем состоянии, когда её с трудом вытащил с того света одарённый врач. Он же назначил ей эффективное лечение. А главное — при больнице был храм, где она в слезах покаяния вернулась к Богу, исповедалась и причастилась. Началось исцеление души и тела. И мне было дано воистину поучиться той великой заповеди Божией, что нельзя никого осуждать. Один Господь знает, что в душе человека. А душа её прежде блуждала впотьмах. Проработала всю жизнь «англичанкой», а оказалась прирождённой сестрой милосердия, оставшись после выписки работать в больнице во славу Христа. Здесь высветлилось всё, что раздражало прежде: жар души, неутомимость и способность виснуть над каждой «деточкой», опекая её в скорбях. Больные её очень любят. И мне даже показалось, что призвание сестры милосердия открылось в ней по молитвам святого великомученика и целителя Пантелеймона. Сказала об этом знакомой, а она вздохнула: