В жаркий летний день возле храма стоял дюжий мужик странного вида — вся грудь в иконах и крест-накрест вериги. Люди спешили на всенощную, а он останавливал их, убеждая, что в церковь ходить теперь нельзя, ибо там уже «воссел сатана». Речь странника была горячечной и с хорошо известным текстом — про печать антихриста в паспортах и о том, что теперь нельзя доверять священникам, а также жениться и рожать детей. Спорить с такими людьми бесполезно, но молодые мамы всё же возмущались:
— Ну да, Хрущёв нам обещал показать по телевизору последнего попа, а теперь и последнего ребёнка покажут?!
Началась всенощная. Двор опустел, и проповеднику стало скучно. Он робко заглянул в храм, где уже шла лития, и, осмелев, возвысил голос, обличая «сатанинскую церковь». Такие ситуации в монастыре легко разрешимы, и монахи выводят из храма шумных людей. Но тут произошло то, что трудно объяснить, — отец наместник дал знак не трогать буяна. Почему так, не знаю, но вызов был брошен самой Церкви, и монахи приняли его. На солее замерли в пламенной молитве священники. А в храме стояла та тишина, когда в едином порыве все молили Господа: утверди, укрепи и защити Церковь Твою Святую, юже снабдел еси честною Твоею Кровию. А буян кричал всё громче и продвигался всё дальше вперёд. И тут произошло то, что я видела только в видеозаписи, когда ураган гнёт деревья и сокрушает дома. Так всё и было. Некий вихрь гнал хулителя из церкви — он пятился к выходу, отбиваясь от кого-то невидимого. Его буквально выдуло из храма. Как ни странно, но это было мало кому интересно. Душа уже ликовала о Господе, давшего нам обетование: «Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18).
Кстати, года четыре спустя я увидела в храме того самого странника. Вериг и иконостаса на груди уже не было, и видно было, что человек тяжело болен и обнищал. Какая-то женщина сунула ему денег, а бабушка Дарья, постриженная недавно в схиму, дала просфору.
— Матушка, — взмолился к ней странник, — болею я сильно. Помолись за меня!
Бабушка схимница тоже из простецов. Родила девятерых детей и всю жизнь проработала нянечкой в Доме престарелых. Однажды она забыла дома очки и попросила меня написать ей записки об упокоении. Написала я записок десять — рука устала, а схимница всё продолжала перечислять имена сирых стариков, скончавшихся у неё на руках:
— Безродные они. Поминать их некому.
Если кто-то назовёт нашу схимницу молитвенницей, она не поверит. Или, возможно, ответит, как отвечал в своё время на просьбу помолиться Оптинский иеромонах Василий (Росляков):
— Ну, какой из меня молитвенник? А вот помянуть помяну.
Сколько я знаю таких нянечек и академиков, не считающих себя молитвенниками, но, напротив, немощными и грешными людьми. Молятся, как умеют. Каются пред Господом и уделяют от своих щедрот или скудости лепту для сирот и болящих. Они не спасают Россию — они строят её: возводят дома и храмы, оперируют больных и учат детишек в школах.
Зарплата в провинции мизерная — на грани нищеты. Но врачи по-прежнему выхаживают больных, а учителя не бегут из школы, искренне не понимая людей, которые идут на панель или в бандиты, утверждая, что выбора нет. Выбор всегда есть. Помню, как на предвыборном митинге в Козельске оратор-коммунист стращал людей всевозможными бедами, если не проголосуют за него.
— До чего довели людей, — воскликнул он пылко, — на одних лишь грибах живём!
— Ничего, на картошке с грибами продержимся, — ответили ему из толпы. — А ты не запугивай, милый, людей. С нами Бог!
Хороший у нас в России народ.
ЧАСТЬ 2. ВСТРЕЧИ В ВАСКНАРВЕ
СТАКАН КИСЕЛЯ
Ещё в Москве я наслушалась таких историй о прозорливости митрофорного протоиерея Василия Борина из Васкнарвы, что, приехав в Пюхтицы и обнаружив, что Васкнарва находится рядом, загорелась желанием съездить туда.
— Батюшка, — говорю архимандриту Гермогену, — благословите съездить в Васкнарву.
— Но вы же только что приехали в Пюхтицы, и вам полезней пожить в монастыре, — возразил он.
— Батюшка, но ведь так хочется! Очень прошу вас благословить.
И отец Гермоген нехотя благословил меня в дорогу.
Позже, когда приходилось сталкиваться с людьми, творящими непотребства исключительно «по благословению», я воспринимала их уже как своих родименьких, вспоминая, что в былые времена тоже любила спрашивать на всё благословения, строго следуя принципу: да будет воля моя. «Никого она пока не послушает, — говорил обо мне в ту пору мой духовный отец. — Ничего, набьёт шишек и научится послушанию». И поездка в Васкнарву началась с шишек.