— В монастырь навсегда.
— Пообедай сначала.
Но у Любы всё просто: если старец сказал немедленно, значит, надо не медля бежать.
Бежит по улице что есть мочи, а я с иконой за ней. Это я в кино видела, как иконой благословляют в монастырь. Добежали до ворот Оптиной, а там игуменья с машиной из N-ского монастыря. Я с иконой лью слёзы, а Люба заикается, с трудом выговаривая слова, что старец Илий благословил её к ним в монастырь.
— Вот и хорошо, — сказала игуменья. — Садись в машину.
С тех пор Люба уже семь лет живёт в монастыре и не нарадуется, что попала сюда.
Некоторые сёстры считают её восторженной чудачкой и иногда жалуются на неё игуменье:
— Матушка, Люба опять пустила в свою келью на ночёвку бомжиху. Такая страшная и смердит, аки пёс!
— Смрад духовный куда страшнее, — отвечает мудрая игуменья. — А с Любой всё понятно. Имя у неё такое — Любовь.
Кстати, о постриге Любы я узнала таким образом. Однажды в мой переполненный гостями дом явилось человек десять паломников, сказав, что мать Агапия просила меня пустить их переночевать.
— Какая, — спрашиваю, — мать Агапия?
— А наша Люба-Штирлиц!
Да, мир не без добрых людей.
КАМУШЕК
Деревня — это приснотекущий ремонт. И не успела я порадоваться, что настелили новые полы в моём стареньком деревенском доме, как батюшка сказал:
— Меняй проводку, а то сгоришь.
Проводка, действительно, нуждалась в замене — не провода, а старческие варикозные вены сплошь в синих узелках изоленты. Надо менять, а где деньги взять? И тогда из Оптиной прислали паломника Венечку, работавшего электриком в монастыре и по людям во славу Христа, безвозмездно.
Лет паломнику было немало, но все его звали Венечкой — то ли за малый рост, то ли за детскую беспечность, плохо вязавшуюся с его биографией. Биография же была такая — три ходки в зону и одиннадцать лет тюремного стажа. Правда, о своём прошлом он говорил туманно: дескать, работал в бизнесе, ну, типа, снабженцем, а бизнес — это всегда риск.
Венечка и одевался под бизнесмена, благо, что в рухольной монастыря скопилось тогда немало модных вещей, и их охотно раздавали желающим. Время было такое — Оптина ещё только восставала из руин. Вокруг грязь непролазная, в модельной обуви по грязи не пройдёшь. Да и кому нужны в монастыре костюмы от Версаче? В общем, Венечка приоделся и выглядел франтом: костюм из бутика, кейс и шляпа набекрень. Зорок был Венечка, как горный орёл, но для полноты бизнесменского образа выпросил в рухольной очки. Ничего в них не видел, но иногда надевал для важности.
Попал Венечка в монастырь случайно. После освобождения ехал к дружку по нарам и перепутал автобус. Уснул в дороге и, проснувшись уже в Оптиной, ахнул:
— В дурдом попал!
Так он и прожил в монастыре полтора года в убеждении, что попал к сумасшедшим: кельи не запирают, и понятия о жизни — не для нормальных людей. Замки в монастыре появились позже. А тогда вся монастырская казна, полмешка «деревянных», хранилась под кроватью в незапертой келье. Однажды сквозняк разворошил мешок, выдул деньги в окно, и закружился листопад из денежных купюр. Все бросились их ловить, а больше всех усердствовал Венечка, возмущаясь при этом:
— С дуба рухнули, да? Кто так деньги хранит? Надо сейф купить. В сейф запирать!
О кражах в монастыре в ту пору и не слыхивали, но Венечка был убеждён: обчистят. Вечерами он обходил монастырь дозором и присматривался к подозрительным людям. Словом, он по-своему заботился о монахах, не оставляя своей заботой и меня. Прихожу однажды домой, а там разгневанный Венечка. Тычет пальцем в мои документы и деньги, изрекая надменно:
— Край непуганых лохов. Дурдом! Ключ от дома на крылечке под ковриком, деньги на блюдечке с голубой каёмочкой, и документы лежат на виду. Берите без очереди — не жалко!
— Ты зачем в моём доме шмон устроил?
— Как зачем? — удивился Венечка. — Должен же я знать моих подельников, тьфу, братанов во Христе и сестёр.
— По каким статьям сидел, братишка?
Веня по чисто лагерной привычке скороговоркой отбарабанил статьи и, обнаружив, что я понимаю, за какие дела он сидел, спросил осторожно:
— Тоже сидела?
— Нет, работала в зоне психологом.
— A-а, ля-ля тополя, знаю. Со мной тоже будешь лялякать?
А что толку «лялякать»? Уж сколько в монастыре беседовали с выходцем из зоны, но все попытки обратить его к Богу имели один результат — Венечка нахватался богословских словечек и теперь мог отбрить собеседника уже не по-уличному, а как бы в духе премудрости. Бывало, спросит его батюшка: