— Вы читали книжку про Буратино? Это про нас: «Папа Карло, я буду умный, благоразумный!» А потом заиграла музыка, и Буратино загнал букварь. Пацан, пусть даже крутой и с понятиями, — Буратино без тормозов. С ним надо строго, и глаз не спускать. Вернулся домой поздно — бац по морде. А лучше вообще гулять не пускать, потому что когда заиграла музыка… — ну нет, простите, у нас тормозов.
В этих диковатых, прямо скажем, рекомендациях есть своя правда. Во всяком случае, вот некоторый опыт. Мать привозит в монастырь своё чадо и умоляет: помогите! У парня уже есть первая судимость с условным сроком, но у него если не наркота, то водка, а последствия тут известны. А дальше картина такая — молодой человек живёт в монастыре под присмотром сердобольного монаха, молится и что-то делает на послушании. Но стоит отвернуться, как он шмыг за ворота и, говоря языком наших предков, возвращается как пес на свою блевотину. Что с ним делать? В монастыре нянек нет. А мама плачет — единственный ребёнок! Но в том-то и горе, что он единственный и избалованный, а в таких случаях, как писал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), «один ребёнок пятерых стоит». Многодетные семьи были в прежние времена той школой воспитания, где маленький человечек уже с детства приобретал опыт труда и любви. Надо заботиться о младших, помогать родителям и сообща нести тяготы быта, неизбежные в многодетной семье. Здесь готовили ребёнка не к той нарисованной жизни, где впереди удовольствия и успех, но учили терпеливо нести свой крест. А единственный и уже бородатый «ребёнок», бывает, и молится со слезами в храме, но не умеет работать, сникая при первой трудности. Не может быть мужем и отцом, привыкнув, чтобы заботились только о нём, и не имеет привычки заботиться о других. Он действительно тот самый Буратино без тормозов, и понятие о своих обязанностях и долге здесь заменяет детское «я хочу». В общем, как говорил один батюшка, прежде чем воцерковиться, надо вочеловечиться.
С Венечкой в этом отношении было проще и сложнее. Проще, потому что он умел и любил работать. Бывало, чинит электроприборы и от удовольствия даже мурлычет что-то себе под нос. А ещё у него была деревенская бабушка, у которой он жил после смерти матери. У бабушки была кровать со старинным подзором, а на кровати гора подушек под кружевной накидкой. В детстве он засыпал на этой кровати и слушал, как в саду падают яблоки и стукаются о землю так, будто бьёт копытом некий сказочный конь.
Он любил свою бабушку и деревню, а это добрый знак.
И всё-таки Венечка отбывал наказание по воровским статьям, а тут есть та специфическая сложность, которую трудно объяснить на словах, а потому обращусь к фактам. Встречаю однажды знакомого начальника колонии для несовершеннолетних и спрашиваю, чему он радуется.
— Хулиганчиков к нам подбросили, — говорит довольный начальник. — Самодеятельность теперь наладим и футбольную команду создадим. А то с ворами увяли совсем.
Хулиганчики, как называет их начальник колонии, — народ общественный. Они охотно идут как в самодеятельность, так и на непотребство — лишь бы сообща. А вор, как запаянная консервная банка, всегда себе на уме. Он одинок, самодостаточен и не нуждается в людях, хотя ему вечно прислуживают «шныри».
Был у меня в колонии для малолеток знакомец такого рода — талантливый юноша Алёша. Он мог починить любой автомобиль, ибо до зоны специализировался на угоне машин, продавая затем запчасти в один хитрый автосервис. Вырос он без отца и при спившейся матери. Но десятилетку в зоне закончил с отличием и мечтал поступить в автодорожный институт. А у меня в этом институте был друг доцент, он вызвался заниматься с Алёшей и помочь ему с поступлением. В общем, начальник колонии написал ходатайство об условно-досрочном освобождении Алексея. На утро 31 декабря был назначен суд, ибо 1 января Алёше исполнялось восемнадцать лет и его надо было этапировать на взрослую зону. Что это такое — объяснять не надо, но оступившиеся юнцы нередко выходят оттуда уже заматерелыми рецидивистами.
А за три дня до суда наш технически одарённый Алёша на спор вскрыл лагерную библиотеку и в доказательство своего мастерства принёс оттуда брошюру о марксизме-ленинизме. На языке Уголовного кодекса это значит, что человек совершил новое преступление и в дополнение к старому сроку, истекавшему через три месяца, ему следует добавить новый срок. Словом, утром 31 декабря вызвали конвой, чтобы этапировать Алексея в суд. Но из суда позвонили: «Подождите». Ждали до двенадцати часов. А в двенадцать дня из суда сообщили, что прокурор отказался подписать прошение об условно-досрочном освобождении и требует назначить новый срок за взлом библиотеки. Так что отправляйте Алексея на взрослую зону, где его будут судить как взрослого, то есть уже без снисхождения. Это был удар такой силы, что вся наша киногруппа (а мы снимали тогда фильм о колонии) помчалась в райцентр разыскивать прокурора.