— Не вижу никаких оснований возражать против этой встречи. Если хочет поговорить со мной, пусть приезжает, — спокойно ответил Михайлов.
Зекшен должен был оформить соответствующие документы, но, получив согласие Михайлова на беседу с Трибоем, моментально потерял к этому всякий интерес. Вот если бы подследственный отказался встречаться с работником российской прокуратуры, тогда дело другое — можно было бы этот отказ объяснить тем, что в России Михайлов совершил злодеяние и теперь опасается правоохранительных органов этой страны.
В тот же самый период по своим адвокатским делам побывал в прокуратуре Сергей Пограмков. Запрашивая какой-то необходимый ему документ, Пограмков выслушал упрек: что вот, мол, документы требуете, а ваш подзащитный не хочет встречаться с нашим следователем. Зная от швейцарских адвокатов об ответе Михайлова по этому поводу, Пограмков уверил работников прокуратуры, что ни-какого сопротивления этой встрече Михайлов не оказывает. И вновь полетели в обе стороны официальные письма. Конечно, у женевских властей не было ни малейших оснований отказывать Трибою в допросе. Но женевцы хотели получить из России хоть какой-нибудь документ, подтверждающий вину Михайлова. И тогда Зекшен попросил Департамент полиции направить в Россию официальный запрос по поводу сведений о преступлениях Михайлова, якобы уничтоженных в компьютерной базе МВД. Эта очередная инсинуация против Михайлова была состряпана «гением» Упорова и Зекшена.
На одном из допросов Зекшен задал Упорову вопрос, почему, на его взгляд, правоохранительные органы России присылают в Швейцарию документы, из которых следует, что Михайлов не имеет судимости и правоохранительными органами не преследуется. Упоров ответил, что Михайлову удалось стереть из компьютерной базы МВД России все данные о себе и потому в информационных центрах он не числится. Выслушав такое утверждение, Сергей Михайлов задает резонный вопрос:
— Но ведь ответы приходят не только по линии милиции, но и из прокуратуры. Или вы полагаете, что и в прокуратуре Российской Федерации я уничтожил все данные о себе?
На этот вопрос последовал ответ, столь же глупый по форме, как «смелый» по содержанию: прокуратура-де в России не обладает полнотой юридической власти и не располагает должной информационной базой.
Российская прокуратура не стала заверять швейцарскую юстицию в том очевидном факте, что является органом надзорным. Здесь просто, как сказано в ответе заместителя прокурора России Катышева, возбудили уголовное дело, провели тщательное расследование и сообщили, что все данные о Сергее Михайлове, которые должны быть в информационных центрах, находятся на месте, никем не уничтожались. Ответом на упрек заместителя прокурора, со-держащийся в заключении письма, стало приглашение следователя Трибоя в Женеву.
От первого лица
Сергей МИХАЙЛОВ:
Все допросы Упорова проводились посредством видеомонитора, но слышимость была хорошей, и я мог разобрать не только все вопросы и ответы, но и реплики, которыми обменивался Зекшен с Упоровым. Меня возмутило, что следователь конструирует вопросы таким образом, что в самих этих вопросах содержится ответ-подсказка. Однажды я не выдержал и прямо заявил об этом следователю: «Господин Зекшен, вы же подсказываете свидетелю ответы, разве так можно?» На что Зекшен мне ответил, что такова процедура ведения допроса и я не имею права в ход этой процедуры вмешиваться.
В октябре 1997-го Зекшен вызвал меня на допрос и представил мне следователя Генеральной прокуратуры России Петра Трибоя. После прохождения всех необходимых формальностей вопросы мне начал задавать швейцарский следователь. Я был удивлен и не счел нужным скрывать удивления:
«Петр Георгиевич, что происходит, почему вы сами не задаете мне своих вопросов? Дело в том, что я, пользуясь своим правом молчания, не отвечаю на вопросы следователя Зекшена, о чем мной сделано официальное заявление». Трибой ответил, что такова процедура ведения допросов в Женеве. Он добавил, что все вопросы, которые задает следователь Зекшен, подготовлены им, Трибоем, и убедительно попросил меня не отказываться от ответов. Я заметил, что буду считать, что вопросы задает мне российский следователь, и согласился отвечать. В ходе допроса я еще несколько раз обращался к господину Трибою и видел, как злило это Зекшена. Но на все вопросы я все же ответил: мне скрывать было нечего. Газетные статьи, связывавшие мое имя с убийством Листьева, я расценивал просто как очередную клевету, которая меня, собственно, не очень-то уже и удивляла. К тому времени я привык, что любое преступление в России непременно пытаются так или иначе связать с моим именем.