Это было единственным, что я в те месяцы мог сделать для Праги. В отличие от того времени, когда я располагал сведениями обо всей организации Кашпара и занимал, так сказать, ключевые позиции, я стал теперь лишь маленьким колесиком сложного механизма, гораздо более тщательно контролировавшегося.
С другой стороны, разумеется, через мои руки проходили документы всех агентов, засылаемых американской секретной службой в республику с территории ФРГ, Австрии и Западного Берлина. Речь шла тогда уже о профессиональной специализации. Поэтому я старался работать безупречно и овладеть своим делом во всех тонкостях; я, например, мог воспроизвести по памяти любую строку расписания поездов из приграничной зоны, разбуди меня ночью.
Чтобы получить доступ к каким-либо другим сведениям, интересующим чехословацкую службу безопасности, мне необходимы были друзья и доверительное общение с окружающими. Но после роспуска шпионских групп, руководимых бывшими чехословацкими офицерами, из моего прежнего круга знакомых теперь не осталось никого. Я вынужден был заново налаживать контакты.
В моем положении одиночество было невыгодно не только потому, что я лишался необходимой информации, но и потому, что я не мог заблаговременно определить, не угрожает ли мне разоблачение. Итак, я развил, как говорится, бешеную деятельность, чтобы войти в эту новую для меня среду и обзавестись приятелями. Как уже не раз, мне помогала моя способность быть приятным собеседником, раздавать мило поклоны и комплименты — просто, непринужденно льстить при всяком удобном случае.
Первым результатом этих усилий было приглашение на неофициальный прием к моему шефу — полковнику Джерри Берке.
Полковник с супругой жили в красивой вилле в Фрейсинге под Мюнхеном. Прежде он служил в американских военно-воздушных силах, во время войны участвовал в нескольких налетах на Дармштадт и Франкфурт, стало быть, на те самые города, в которых он, по иронии судьбы, теперь действовал как разведчик.
В разведывательном деле он был новичком — об этом легко было догадаться по некоторым его поступкам. И о Чехословакии он толком ничего не знал, хотя и говорил по-чешски. Помню, осенью пятьдесят третьего года он предложил мне и Ладиславу Стржижу, второму ассистенту исследовательского отдела, вопросник, над которым мы просто потешались. Особенно нас рассмешил вопрос полковника о том, какие существуют в ЧСР возможности для путешествия на лошадях и можно ли агенту использовать этот вид транспорта. Стржиж тогда съязвил, что пан шеф путает Чехословакию с американским Дальним Западом.
Попав впервые на виллу Берке, я был изумлен. Все здесь было оборудовано и обставлено с большим вкусом. В комнатах, в коридорах и холлах шаги гостей приглушали пушистые персидские ковры. Стены были увешаны прекрасными картинами.
В общем я мог себе представить, какой доход имеет полковник. Нетрудно было догадаться и о стоимости роскошной обстановки. Разница между предполагаемым доходом и размером возможных расходов била в глаза. Напрасно я ломал себе голову, где Берке брал на все это средства и кто из супругов был носителем изысканного вкуса. Вскоре я нашел ответ на свои невысказанные вопросы.
Один из них я считал решенным сразу, как только меня представили госпоже Берке. Молодая, приятная жена полковника была значительно выше по своему культурному уровню и остальных гостей, и своего супруга. После долгого перерыва я снова мог поговорить с человеком, который понимал искусство. Молодая американка, остававшаяся в одиночестве во время частых и долгих служебных поездок мужа, решила изучать изобразительное искусство. Вероятно, она была наделена и какими-то художественными способностями. Однако главным было желание избавиться от одиночества и тоски. По ее инициативе тогда и были собраны в жилище полковника все эти произведения искусства.
Но откуда?
Американский центр документации унаследовал остатки роскошной обстановки и картин концерна «ИГ-Фарбениндустри», награбленных во время войны в художественных коллекциях всей Европы. Я заметил, что время от времени несколько младших офицеров ходили по комнатам нашего центра с метром в руках и перемеривали ковры и картины или же дорогие предметы обстановки. На вопрос, зачем они это делают, отвечали, что выполняют приказ начальства. Не прошло и недели после этого обмера, и вся оригинальная мебель и картины исчезли, а вместо них была поставлена новая мебель — дешевая, но того же размера и, насколько возможно, такого же цвета.