Состояние моего здоровья не позволяло мне слишком много движений, но я все же не был настолько плох, чтобы прекращать функции связного чехословацкой секретной службы в ФРГ. Напротив, очевидная с первого же взгляда серьезная болезнь и служба заведующего общежитием были отличными предпосылками для выполнения таких функций.
Иностранные рабочие, живущие в общежитии, работали на разных промышленных предприятиях города и его окрестностей. Это были сплошь люди, которые не знали немецкого, — испанцы, итальянцы, турки, алжирцы, марокканцы, югославы, — они часто менялись, приезжали и уезжали. Они и друг с другом-то не общались, не знали даже тех, кто жил с ними по соседству в комнате. Общежитие помещалось в большом длинном строении, которое при Гитлере служило казармой летчикам. Входить туда можно было через десять входов, причем каждый имел доступ на чердак. В этом здании я и жил. Как связного меня кто угодно и когда угодно, днем и ночью, совершенно незаметно мог посетить и отдать на хранение материалы, о дальнейшей судьбе которых я легко мог позаботиться сам.
После успешной проверки на детекторе лжи американцы вызвали меня в Гейдельберг, где Уайт подверг меня еще испытаниям психологическими тестами. В конце 1964 года в фотолаборатории в Мюнхене он удостоверился в моих фотографических и картографических познаниях, был удовлетворен результатами всех проверок и улетел в Штаты, где, очевидно, хотел получить окончательное согласие на мое зачисление на специальную службу в американской армии, дислоцированной в Германии.
Возвратившись из Штатов, он мне несколько раз звонил по телефону. Тем временем состояние моего здоровья стало ухудшаться, о чем Уайт, вероятно, узнал от некоторых чиновников американской информационной службы «Америкен хауз» в Регенсбурге. И вдруг он окончательно замолк. Вблизи своего дома я, правда, несколько раз замечал его служебную машину, которая меня когда-то возила на собрания в Мюнхен, — Уайт или какой-то его сотрудник контролировали мое место жительства.
Из всех этих деталей я делал логический вывод: ухудшение моего здоровья помешало Уайту добиться разрешения вовлечь меня в активную деятельность американской секретной службы.
По правде говоря, я и не очень огорчился.
С каждым годом все больше росла усталость, проявлялись обычные признаки старения, усиленные к тому же комплексами, вызванными болезнью. Как ночные кошмары, меня донимало одиночество. Жена ушла от меня... мы перестали понимать друг друга.
Все чаще вспоминал я о дочери — я не видел ее семнадцать лет, а она меня вообще не знала. Между нами — непреодолимая стена моей профессии и моего прошлого. Я не имел права переступить эту разделяющую нас черту, не смел самовольно нарушить законы, по которым жил.
Итак, я просто жаждал спокойствия, радостей и забот обыкновенного человека. Мне так хотелось иметь под ногами твердую почву, не озираться то и дело, проверяя — не следит ли кто за мной. Ночью я хотел засыпать с уверенностью, что пробуждение не принесет мне никаких неожиданностей.
Но даже эти скромные желания были для меня невыполнимы. Между тем...
В начале ноября 1965 года рано утром у меня зазвонил телефон. Мужской голос на другом конце провода коротко представился:
«Говорит Вагнер... Сегодня утром состоится торжественная месса в регенсбургском соборе... Вы должны непременно прийти...»
Я заверил, что он может надеяться, и сделал это самым спокойным голосом. Я положил трубку и тут же бессильно упал в кресло. Пароль, который я услышал по телефону, прозвучал как гром среди ясного неба. Он означал, что я должен немедленно уничтожить все материалы, которые у меня есть, и безотлагательно отправляться в путь — на Прагу.
Это был сигнал тревоги, крайней опасности. Где-то между моими сотрудниками произошло короткое замыкание. Кто-то застрял в сети ловушек. Цепь прервалась. Отыскивать, где произошло замыкание, не было моей обязанностью. Не смел я и колебаться и терять зря время. Я отдавал себе отчет, что дело не только в безопасности моей особы, но и целого ряда людей, которых я как связной чехословацкой секретной службы знал, включая их адреса и задания.
Меня охватила паника. Что, если к моему дому уже направляется машина с сотрудниками американской контрразведки, которые меня арестуют? Я подошел к картине, висевшей на стене против двери. Отклеил ее заднее покрытие, вынул оттуда несколько дисков микрофильмов и быстро сжег их. В квартире теперь не осталось ничего компрометирующего. Поспешно оделся. Поглядел на часы — они подтвердили, что предупрежден я был вовремя, что еще успею утренним поездом выехать в Вену.