— И люди тут хорошие, — добавил Мефодий. — Добрые…
— Мы — твоя семья! — торжественно закончил Иеремий. — Это твой дом!
«Охренел» подумал Дмитрий. «Бред, бред и… снова бред. С ними бесполезно…»
— Да что же вы хотите от меня? — едва не застонав от накатившего отчаяния, спросил он. — Освободиться я от вас и так не могу. Сбежать не могу. Сопротивляться устал. Чушь вашу слушать — сил нет. Кто вы?
Карлики не ответили ему. Лица их оставались недвижными, застывшими, словно маски серого, в глубоких бороздках гипса.
Даже Феклиста затихла, перестала всхлипывать и причитать.
Они ждали чего-то. Ждали.
«Они хотят услышать мой ответ» догадался Дмитрий. «Я должен понять… Или не должен?»
Он почувствовал, что устал. Устал смертельно, до полного, абсолютного безразличия к собственной участи. До нежелания думать. Ощущать что-либо. Ходить. Разговаривать. Пытаться хоть что-то понять. Дышать…
«Дышать? Не слишком ли?»
И махнул рукой. Нет, увидел внутренним, мысленным взором — безнадёжный взмах ослабевшей, вялой, безжизненной руки.
Сломленной веткой ветер взмахнул.
Безнадёжно.
«Да ну их…»
— Всё, пойду от вас подале…
— Куда? — осведомился Иеремий.
— Да так, — неопределённо ответил Дмитрий. — Так… А хоть бы опять в спальню… Там тоже вот, гномы какие-то… Летали надо мной, всю ночь летали… Сон какой-то или, может, и наяву это было… Не могу я с вами больше. Делайте что хотите… Не могу.
Он не закрывал дверь в спальню.
Она сама с лёгким скрипом закрылась у него за спиной. То ли от сквозняка, то ли слегка подтолкнул её кто-то из незримых обитателей бесконечной этой квартиры.
Дмитрий успел услышать обрывок фразы, долетевший из комнаты:
«Гномы, говорит… Ишь, прознали уже… Налетели, стервятники, на свеженькое… Обжоры… Красный куб… и в наше пространство лезут, дармоеды…»
«Надо же» подумал Дмитрий. «Они не только при мне чушь какую-то несут. Они и друг другу сказки рассказывают… Только зачем? Или всё-таки… На са-мом деле здесь бывают гости? Гости…»
Он не лёг. Упал на кровать.
И понял, что встать теперь сможет разве что один или два раза. Не больше.
На большее просто не хватит сил.
И ещё, всё с тем же непреходящим, не отпускающим душу безразличием понял, что не сможет, ни при каких обстоятельствах не сможет съесть ни кусочка (даже самого малого) из той пищи, что предлагают ему уже второй день подряд карлики.
Он ведь и сейчас, и за ужином так ничего и не съел.
«А они понимают, знают, что мне их пища не подходит. Но предлагают почему-то… Издеваются, гады».
И повторил, засыпая:
«Гады!»
Заснул.
Во сне он был маленьким и робким.
Прятал руки за спину. Слюною пускал пузыри. Они лопались и брызги летели на подбородок.
В темноте его сна кто-то прятался и дразнил его, больно дёргая за уши.
Кто-то из жителей здешних мест.
Холодными, влажными, цепкими пальцами.
Отбегал, приближался. Будто прицелившись, выбрав момент — вцеплялся в мочку уха, резко тянул на себя. И тут же отпускал.
И бежал прочь. И снова подходил, подбирался ближе, ближе…
А потом затих, затаился.
Как будто испугался, что поймают, схватят его за руку и тогда…
«Вот бы света немного» подумал Дмитрий. «Мне бы увидеть тебя. Хоть на миг. Тебя или тень твою».
Шаги дробным стуком, частым. Прочь.
Он сбежал. Испугался.
«И ты мысли читать умеешь?»
Дмитрий улыбнулся. И показал язык.
«Боишься?»
Где-то далеко, в самом дальнем уголке его сна кто-то (быть может, всё тот же незримый, тайком пробравшийся в его сон обитатель квартиры) вздохнул тяжело (или, быть может, застонал?), заворочался, по-хозяйски устраиваясь в его сне, и забормотал что-то невнятное, так что и разобрать ничего было нельзя.
«Вот ведь наглость!» с досадой подумал Дмитрий. «Ко мне в сон залез, меня же за уши оттаскал, а теперь где-то здесь и спать устроился! Зараза! Ничего, я вот проснусь — тебя найду. Найду…»
И наугад погрозил в темноту пальцем.
— Вставай!
Ночь ещё не успела пройти; затянулась, задержалась, зацепилась сумеречно-серым краем за крыши домов; длинными пальцами тяжёлых предрассветных туч заскользила, срываясь, по изморозно-влажным их изломам.