И карлики с карлицами заголосили, завыли протяжно, жалобно:
Вот помру я, помру,
Похоронят меня
В винегрете прокисшем, вчерашнем!..
— Ёбнулись! — кричал Дмитрий, пятясь к выходу. — Трупоеды!
Голова закружилась, огоньки свечей расплылись в бледно-жёлтые пятна и ед-кая, жидкая рвота полилась у него изо рта.
Испуганная Эуфимия с писком заметалась вдоль стены.
— Эх, сынок, — укоризненно сказал Иеремий. — Не о том мечтала мамка твоя.
— Бл-л-л-л-ля! — замычал Дмитрий, тряся головой.
«Любит мамку» зашептала одна из карлиц, взмахивая руками. «Прямо убивается весь…»
Дмитрий, качаясь, побрёл по коридору в сторону ванной, стараясь держать замаранные ладони как можно дальше от лица.
Локтём нажав на выключатель, зажёг в ванной свет.
Зажав зубами кран, повернул его, открывая воду.
И новая порция рвоты плеснула в бегущую по краю ванной струю.
«Нет, не выдержу» обречённо думал Дмитрий, отмывая ладони. «Не выдержу… С ума сойду. Точно сойду!»
Красный свекольный сок казался ему кровью.
Из комнаты доносилось чавканье и весёлый смех.
— Сыну кусок оставьте! — кричал Иеремий. — Нечего по второму разу лапы тянуть!
Желудок тянуло спазмой. Казалось, он вот-вот вывернется перчаткой наизнанку.
— Не могу! — простонал Дмитрий.
Ноги его подкосились.
Он упал, ударившись виском о край ванной.
И потерял сознание.
В тот день Дмитрий уже не проснулся — очнулся.
И почему-то сразу решил, что этот день — последний.
Там, за окном, неведомо уже в каком мире был, похоже, июль или август. Деревья качали лениво в полдневном мареве серой, присыпанной пылью, усталой уже листвой. Облака (белые, будто из крошки мела выложенные на синей доске неба) смазанными, нечёткими, тонкими штрихами прочерченными краями сцепившись друг за друга, недвижным узором застыли над изломанными линиями домов.
Город гудел сонно и нехотя, тяжёлой, бетонной тушей перевалив за середину дня, подбираясь к давно желанной прохладе близкого уже вечера.
Дмитрий, раскинув в сторону руки и ноги, звездою лежал посреди комнаты. Пустой комнаты, в которой не было уже ни гномов, ни карликов, ни иных обитателей странной этой квартиры.
Ни стола, ни стульев так же не было.
Исчезло блюдо с почившей Феклистой…
Почившей?
Да не обман ли то был? Не морок жуткий, насмешки ради наведённый на него злобными карликами?
Быть может, и всё остальное — тоже лишь сон. Долгий сон, длившийся…
«Сколько ж я здесь лежу?» подумал Дмитрий.
Он повернул голову и застонал от прилившей ко лбу огненной, резко ударившей волны (словно череп наполнен был разогретым, плеснувшим через край бульоном).
Голова болела нестерпимо, кровь стучала в висках.
Взгляд расплывался и темнел. Зрачки дрожали и прыгали в сумасшедшей, неудержимой скачке.
Жёлтый узор на коричневых обоях расплывался, круги и сплетающиеся линии двоились, мутнели, сливались и расходились вновь. Казалось, что чья-то невидимая рука непрерывно, сбиваясь и путаясь, словно пытаясь вспомнить какие-то очень важные и нужные слова, лихорадочно пишет на стенах вырванные больной памятью куски из древних текстов грозных, великих, но пока ещё никем до конца не прочитанных и не разгаданных пророчеств. И тот, кто пишет это, сам не в силах данное ему откровение, слово за словом, узор за узором, наносит на истёртый, коричневый лист фразу… и не может закончить её, не зная или не помня продолжения… и, бросив на середине, спиралью исчёркивает её от первой буквы до последней и пишет снова, и пишет, и пишет… но не может вспомнить, не может понять, для чего вообще всё это надо писать, но помнит, что читал, видел или только слышал он краем уха что-то очень, очень важное, что непременно надо записать, записать, пока не забыл окончательно… и пишет, и пишет, и пишет.
И слова падают друг на друга, и слова зачёркивают друг друга.
И боль в голове не утихает.
«Лето» подумал Дмитрий. «Вот так весна прошла… А я не видел. А, может, и не прошла. Это ведь не у меня весна, а у них. У этих… вечно голодных… мар-ме…»
Дмитрий медленно, точно отмеряя движения, встал, бережно неся вскипаю-щую при каждом наклоне и покачивании голову.
Ещё раз оглядевшись, окончательно убедился в том, что комната абсолютно пуста.
«Хозяева съехали» прошептал он и усмехнулся. «Вот так, ничем поживиться не удалось. Всё с собой утащили, демоны проклятые. И меня тоже… унесли».
Плохо ещё соображая, почти автоматический (просто задыхаясь от комнатной духоты) подошёл он к окну, открыл его… и оно открылось. Легко, одним лишь поворотом ручки.