========== Часть 1 ==========
У Михеля есть колодец, в колодце живёт Ундина.
Йовин, «Ундина»
1
Ах, кто в наших краях не знает молодого мельника Михеля, весельчака Михеля, умницу и работягу Михеля?
Вот едет он на телеге по главной деревенской улице в пасхальный ярмарочный день, и медные пуговицы на его воскресном камзоле сияют как маленькие солнышки, а в начищенных до блеска кожаных сапогах отражается весеннее небо. А волы-то в телегу впряжены – одно загляденье: лоснящиеся, круглобокие, слегка припорошенные мукой, пышущие здоровьем и силой. Будто не волы, а караваи ржаного пумперникеля, только что из печи.
Идёт Михель по ярмарке, с каждым встречным добрым словом перемолвится, каждому улыбнётся, от каждого получит улыбку в ответ. Даже почтенная фрау Гертруда, старая ведьма Гертруда, паучиха Гертруда, прозванная так за нелюдимый характер и мастерское плетение кружев, даже древняя старуха Гертруда, хозяйка бесчисленного количества кошек, – и та кокетливо опускает перед Михелем бесцветные ресницы, и крылья чёрного вдовьего чепчика тщетно пытаются скрыть девичий румянец на её впалых морщинистых щеках.
И только Милош-трактирщик в ответ на улыбку Михеля отворачивается, делает вид, что не заметил оказанной чести. И только вдова Бояна – такая толстая, что в дверь собственного дома проходит боком, – только шумная и крикливая торговка зеленью Бояна, на лотке у которой смешались пучки любистока и петрушки, черемши и зелёного лука, майорана, базилика и мяты… только она трижды мелко сплёвывает Михелю вслед и растирает между пальцами листок сухой полыни.
Ах, как хорош собой Михель! Нет в округе ни одной девушки, которая не томится тайными мечтами о нём, не надевает на ярмарку свои лучшие наряды, не подводит втайне от родителей брови угольком, не мажет губы ягодным соком, смешанным с гусиным жиром… А вдруг заметит Михель, улыбнётся, взглянет ласково?
Но смелее всех ведёт себя белокурая Лизхен, дочь почтенного пекаря Мюллера.
Вот стоит она у прилавка – сдобная, пышная, с новой синей шёлковой лентой в тяжёлой косе, в белоснежном накрахмаленном переднике, обхватывающем ладный девичий стан. Проходит Михель мимо, и Лизхен с поклоном протягивает ему глиняную миску с нежнейшими сдобными брецелями. Всю ночь она настаивала тесто, шептала над опарой заветные слова, завивала крендельки причудливыми сердечками, красила сахарную глазурь свежим свекольным соком.
Кивает Михель, благодарит за угощение, заворачивает несколько брецелей в чистый носовой платок, складывает в шапку. Опускает Лизхен голубые глаза. Лучится степенной гордостью старый пекарь Мюллер. Не желает он лучшего мужа для своей единственной дочки. Даст Бог, сладится дело, зашлёт по осени Михель сватов, умчится светлокосая Лизхен на расписной повозке прочь из родительского дома. А там и внуки пойдут – услада дедова сердца, покой родительской старости.
Завидный Михель зять, злой до работы, оборотистый да везучий. Такие всегда в цене.
Говорят люди, что старый мельник, помирая, оставил трём сыновьям в наследство мельницу, осла и кота. Средний сын взял под мышку старую гитару с расшатанными колками и верхом на осле отправился покорять город Бремен. Младший вместе с котом сгинул в неизвестном направлении, только бы подальше от родных мест.
А старшему Михелю досталась скрипучая мельница на окраине деревни. Никто из братьев не пожелал оспаривать незавидное наследство: крыша протекала от мало-мальского дождика, главное колесо щербатилось дырами, а жернова истёрлись под корень, словно зубы у старой лошади.
Но прошёл всего год, и мельницы не узнать. Поскрипывает на полном ходу новёхонькое колесо, сыплется из-под тяжёлых камней тончайшего помола мука. И везут на мельницу зерно со всей округи. Поговаривают, что видели на ней крестьян из-под самого Шварцкольма, а это ни много ни мало – три дня пути.
На все вопросы Михель отвечает кратко: мол, работал, ночей не спал, своими руками по брёвнышку, по камешку восстановил отцово наследство. Нет, клада не находил. И с чёртом сделки не заключал. Кровью и потом заработал своё нежданное богатство. К тому же война вовремя закончилась, поборов в казну меньше стало. Вот и пошло дело на лад.
Только батраков молодой мельник набирает пришлых – из тех бездомных бродяг, что шатаются по послевоенным дорогам в поисках незавидного счастья.
Как бы ни просились к нему на мельницу крестьяне, как бы ни предлагали в ученики подрастающих сыновей – Михель непреклонен: не возьму и точка, не хочу добрососедские отношения портить, ведь стоит взять мальчишку из одного двора, другие семьи останутся в обиде.
Посудачили над этой странностью сельские кумушки, помололи всласть язычками, да и разошлись ни с чем. Не хочет Михель делиться секретами мастерства – не надо. Родному сыну потом передаст, никуда не денется. А бродяг и нанимать дешевле, иные за стол и кров работают. И прогнать такого работничка не совестно, если вдруг от работы отлынивать начнёт.
***
Катится повозка по раскисшей весенней околице, чавкают, увязая в грязи, колёса. Позади остались ярмарка, вдовий чепчик Гертруды и синяя лента в косе Лизхен. Бросил Михель поводья на колени, смотрит в небо, а умные волы сами везут, куда надо – помнят, где дом и тёплое стойло.
Лежит на козлах шапка с брецелями, издалека источая тонкие ароматы корицы и кардамона, жжёного сахара и тайных мечтаний Лизхен. Не до них Михелю, о другом он сейчас думает. О другой.
Усилием воли убирает Михель с лица улыбку – словно присохший холст отдирает от раны. Каждый раз ему всё труднее выезжать в люди. Была б его воля – закрылся бы на мельнице, остановил бы жернова, раздал бы нежданное богатство пришлым чужим людям и от вечерней зорьки до утренней сидел бы у запруды, слушая дивное пение любимой.
Твои глаза как яркий солнечный свет, поёт она, они обжигают меня и манят. Я лечу к тебе, словно ночной мотылёк на пламя, боюсь коснуться ладони твоей, чтобы не обжечься, боюсь коснуться губ твоих, чтобы не растаять, не уйти под землю студёной тёмной водой. И только любовь спасает меня от гибели. Люби же меня, Михель, люби сильнее.
Волы останавливаются на развилке у старого, расщепленного молнией дерева.
Главная дорога поворачивает направо и теряется в густом лесу. Миля за милей она будет то петлять между деревьями, то неспешно течь среди полей, пока не доберётся до другой деревни, потом – до третьей. И так, нанизывая их, будто стеклянные бусины на вощёную нить, постепенно доведёт до Дрездена.
Левая дорога не такая исхоженная. Она ведёт вдоль леса по раскисшему от весенней распутицы лугу с острыми клювиками первой травы, пробивающейся через чернозём, – и дальше, к пойме небольшой речушки, перегороженной плотиной. На краю луга тает в нежной зелёной дымке небольшая берёзовая рощица.
Сейчас, после долгой зимы, на дороге видна одна лишь неглубокая колея, на четверть заполненная талой водой, – след от повозки Михеля. Но уже скоро луг прорастёт диким медовым клевером, мятой и бледно-золотистыми чашечками купальниц.
Перед Свято-духовой неделей сюда будет втайне бегать вся деревенская неженатая молодёжь, чтобы сорвать берёзовую веточку, прикрепить к корсажу, полям шляпы или рукаву куртки и при удобном случае тайно подбросить предмету воздыханий. А на саму Троицу посреди луга обязательно воздвигнут высокий праздничный шест, перевитый разноцветными лентами и живыми цветами. Парни будут жечь костры, пить некрепкое клубничное вино с прошлого урожая, а девушки наплетут венков и станут пускать их по воде, гадая на суженого.
Если повезёт и год выдастся урожайным, то уже с августа через луг потянутся на мельницу нескончаемые вереницы телег, нагруженных мешками с зерном. И потекут в карманы Михеля серебряные монеты с чеканным профилем курфюрста. Построит он добротный дом, заведёт коров и овец, перенесёт через порог пышнотелую Лизхен в подвенечном уборе.