Но даже первая влюблённость их не рассорила, не заставила друг друга сторониться.
Может быть потому, что ни у одного не было шанса дочку пекаря невестой законной назвать. У Петара всё богатство – весёлый нрав да умелые руки: сирота он, мать в горячке сгорела, отца на войне убило. И работать Петар не любил, больше песни пел да на флейте самодельной играл. Михель, так тот и вовсе матери не помнил: померла она много лет назад, младшего Йохана рожаючи. А у отца из наследства одна только мельница на троих сыновей.
Посмотрел на обоих пекарь Мюллер, да и запретил дочке с нищими ухажёрами водиться. Не для того, сказал, я тебя своими лучшими пшеничными пирогами вскармливал, коровьими сливками поил, чтобы ты за кого попало замуж пошла.
Легко было дружить, когда делить нечего, когда оба по богатству и по стати равны. Сейчас-то оно в разы тяжелей стало.
Петар до сих пор случайными заработками пробавляется: лес по рекам сплавляет, уголь жгёт, свиней пасёт, урожай собирает. Да только нигде больше сезона не задерживается, не ладится у него с тяжёлым трудом, и раз за разом возвращается он в родную деревню. Ютится при хозяйстве Милоша Толстяка, дальнего своего дядьки по отцу, отрабатывает кров и еду. Поигрывает по праздникам на флейте, заманивает в трактир народ.
А Михель до седьмого пота на мельнице вкалывает, мешки таскает в два раза больше себя размером, чтобы хоть как-то концы с концами свести. И ведь однажды его упорство вознаграждается сторицею.
Среди местных в трактире теперь только и разговоров, как Михелю повезло: новое колесо поставил, жернова привёз, сруб для дома ладит, – не хозяйство, а полная чаша. Вот, сплетничают, уже и мельницу заново отстраивать взялся, работников нанял. Пойди и ты, Петар, неужто по старой дружбе тебя на тёпленькое местечко не примет, удачей не поделится? Ведь всяко лучше, чем у Милоша на правах бедного родственника жить.
Кивает головой Петар, слушает. Почему бы и в самом деле к другу в работники не пойти? Не нужно из родной деревни уезжать, всё под боком. А там того и гляди с Милошевой старшей дочкой Лоттой дело сладится – она хоть и некрасивая, ну так с лица воду не пить.
Идёт Петар на мельницу, на флейте играет, весенних птиц передразнивает.
Встречает его Михель ласково, велит на стол накрыть. Ужином кормит-поит, рассказы Петаровы слушает. А как дело до найма дошло – мрачнеет лицом да прочь выставляет. И без тебя, говорит, батраков хватает. Нечего тут слоняться.
– Может, получше кого найдёшь? – прищурившись, спрашивает Петар.
– Может и найду.
А глаза у Михеля незнакомые, чужие. Не рад он предложению старого приятеля, ох как не рад. Будто забыл всё то хорошее, что между ними было.
Лязгают за спиной Петара железные запоры, остаётся он по одну сторону, а верный дружок Михель – по другую. Не захотел он делиться богатством, зазнался от удачи невиданной.
И такая обида Петара за душу взяла, что решает он напоследок над старым приятелем зло пошутить – измазать дёгтем ставни да мешок с навозом у крыльца поджечь.
А тут как раз и время подходящее – глухое, на изломе зимы и весны: снег уже весь сошёл, но листва ещё не распустилась. И луна почти полная на небо взошла – светло как днём. Легко будет подкрасться и задуманное совершить.
Возвращается Петар в деревню, хватает с заднего двора Милоша мешок с навозом, да дёгтя, которым телеги смазывают, прихватывает полную баклажку. Спешит Петар, боится передумать. Пока кураж в крови бурлит, самое то счёты сводить. Вот женится Петар на Лотте, получит приданое да трактир в наследство, не так Михель запоёт, за кружку пива в ярмарочный день придёт в ноги кланяться. Ишь, богач какой выискался. Да только перед жаждой все равны.
Возвращается Петар к мельнице, не по лугу идёт к главным воротам, а по речному берегу, заросшему камышом. Сам весь в глине, штанина о кусты порвана, но зато злость цела и обида с каждым шагом крепнет.
На цыпочках Петар подходит к дому. Ляпает дёготь по ставням, а сам по сторонам оглядывается – не следит ли Михель, не сторожит ли ночью своё добро, не застукает ли раньше срока? Но тот, видно, крепко спит, даже не просыпается на шум, когда Петар кидает подожжённый мешок ему на крыльцо и, уже не таясь, хохочет во всё горло над удачной шуткой и скатывается с невысокого обрыва к мельничному пруду.
Тянутся от воды тонкие цепкие пальцы тумана, оплетают заросли камыша, несмело трогают берег, но в лунном свете тропка видна как на ладони. И звёзды горят над головой – крупные, весенние, влажные. Иди, говорят, путник, спеши домой, до рассвета ещё далеко.
На первой развилке Петар поворачивает направо – туда, где запруда шлюзами соединяется с рекой. И в тихом плеске воды слышится ему тихое мелодичное пение.
Ночи становятся всё короче, и разгораются светлые дни, разбирает он слова, но тоска моя растёт, и тьма, подступившая к горлу, душит меня колдовской удавкой. Радуются девушки, вплетают в волосы первые цветы, ждут заветной встречи с любимыми. Но никто никогда не сможет полюбить меня, не назовёт своей желанной и милой не прижмёт к сердцу. Видно, судьба моя такая – из века в век томиться в тишине и одиночестве, без надежды на счастье…
Струятся с неба серебряные лунные нити, сплетаются с туманом, ткётся в воздухе хрупкий девичий силуэт. Длинные светлые волосы ниспадают до самой земли, окутывая хозяйку, словно причудливый плащ. Идёт девушка через луг – босая по сырой земле, поёт грустную песню. Сжимается сердце у Петара – нельзя же допустить, чтобы такая красотка бродила по ночному холоду.
– Фройляйн! – окликает Петар. – Я могу вам чем-нибудь помочь?
Ах, плачет жалобный голос, глубоки и темны ключи, питающие реку. Так же глубока и темна моя тоска. Тот, кого я люблю, не слышит моих песен, не берёт меня под руку, не дарит мне полевых цветов. Я бы осыпала его нежностью и лаской, будила бы поцелуями по утрам, и целовала бы на закате – чтобы ему крепче и слаще спалось. Я клала бы голову к нему на плечо и слушала бы, как бьётся его сердце, навевая мне самые счастливые в мире сны. Но некого мне целовать, некому дарить свою нежность – одна я на всём свете, никто и никогда не коснётся моих губ, не сожмёт в жарких объятьях…
Девушка откидывает волосы, и Петар видит, как сияет в свете луны её нежное лицо. Лёгкая длинная рубашка не стесняет движений, не скрывает манящих изгибов от постороннего взгляда. И только льняной подол намок, испачкался в грязи, тяжело приникает к земле, липнет к стройным ногам.
Петар никогда раньше не видел этой девушки, но ему кажется, что он знаком с нею всю жизнь. Её песня отзывается в глубине его души восторженной музыкой. Была бы флейта в кармане – подыграл бы, подхватил бы мелодию. Чтобы до утра лилась она над рекой под звёздами, плыла над сонной землёй.
Но флейты нет, и сердце колотится как бешеное. Одна мечта у Петара – обнять девушку, прижать к себе и никогда больше не отпускать. Он делает шаг вперёд, потом – ещё один.
– Стой! – хриплым и взволнованным голосом Михеля кричит кто-то со стороны мельницы. – Отпусти его! Ты обещала!
Вот, видно, почему прогнал Михель приятеля со двора – не хотел, чтобы тот встретил прекрасную фройляйн.
Ведь ты намного красивее Михеля, вкрадчиво шепчет туман, вот видишь, она уже предпочла тебя – ему.
– Я прошу тебя, – упрямо говорит Михель туману. – Я найду другого, молодого, старого, пришлого, местного… кого угодно.
Поздно, смеётся река, я уже нашла.
Незнакомка медлит на берегу. Очарованный Петар протягивает к ней руки, но внезапно проваливается в воду: вначале по колено, потом – по пояс, по шею.
Последнее, что он слышит, – это отчаянный крик Михеля.