— Да-а-а… дивны дела матери-природы, — повторил Мийол, искренне пытавшийся себе это всё представить и не менее искренне изумившийся вывертам естества. — Когда из гусеницы, что сплела кокон, выбирается бабочка — это как-то меньше впечатляет. Насекомые мелкие, простые по устройству, метаморфоз для них нередок. Хоть и удивителен, конечно. Но чтобы у рыб? У вполне себе полноценных позвоночных? Без магии?!
— Справедливости ради, на полноценный метаморфоз изменения той рыбы всё же не тянут, — заметила Васька. — Скорее всего, без магии такие масштабные штуки у сложных организмов и вовсе невозможны. Да и с магией… я вот уже могу кое-что в себе менять. Но по мелочи. Когда разовью Атрибут до четвёрки, точно смогу стать красивой…
— Ты и так красивая.
— Не, — якобы небрежный взмах ладошки, — едва симпатичная, да и то… а уж со всякими Урмами мне не тягаться.
Мийол напрягся. Разговор стремительно скатывался в какую-то неправильную сторону. Не отдыхом чреватую, а новыми сложностями — причём куда более сложными, чем встреча над морем «со всякими Хирипами».
— Я своё место знаю, — продолжала Васька каким-то странным, натянутым и слишком уж ровным тоном. — Тот же Ланнат мне улыбается вовсе не потому, что я страсть какая красотка, а потому, что я артефактор-эксперт и его отец считает меня перспективной партией. Но другим девицам, особенно Тави и Сетте, Ланнат улыбается куда шире. И чаще.
«Вот фрасс. Надо срочно что-то сказать. Или лучше сделать…»
Однако от попытки обнять её сестра ловко увернулась. Сверкнула глазищами гневно:
— Не надо! Незачем меня утешать… вот так. Выжимать дружеское участие.
— Я ничего не выжимаю!
— Знаю! Только мне вовсе не дружба от тебя нужна, братец! Но куда там… если за столько лет любви не вышло, то и впредь…
— Чушь!
— Ничего не чушь!
— Чушь, я сказал! И отец оказался прав: ты всё же понапихала в свою умную голову всякого хлама, который теперь придётся долго вытрясать вон…
— Ах, отец. Конечно…
— Ригар-то чем тебя успел обидеть?
— Ничем.
— Нет уж, договаривай! И давай вон туда отойдём, нечего устраивать… театр двух актёров.
Одной фразой Мийол расчётливо сбил двух птиц: снизил внезапный накал разговора — и загнал (без принуждения!) сестрицу на конец пустующего узкого причала. Где уж ей, случись что, уворачиваться от объятий станет некуда.
Васаре, кстати, дойдя до конца, это сообразила и развернулась с недовольным выражением на мордашке… обнаружив брата на вполне пристойном расстоянии в два шага, с руками, заранее заложенными за спину.
— Итак, чем тебя обидел отец? — мирно спросил он.
— А то ты не догадываешься? — снова начала распаляться Васька.
— Нет.
— Тупого из себя не строй! Ты прекрасно помнишь, что он сказал!
Тут уж Мийол не выдержал и закатил глаза, вздыхая.
— Милая моя и любимая сестричка, тебе самой не смешно ли? Ты хоть отдалённо можешь представить, сколько часов подряд мне придётся работать языком, чтобы пересказать ВСЁ, что мне когда-либо сказал Ригар?! Я помню столько его Умных Мыслей, что иногда мне начинает казаться, что для моих собственных в голове уже нет места!
Шуточка не сработала. Или сработала не полностью.
— Хорошо же, братец. Давай я вспомню нужное, чтобы ты уж точно не мог отпереться: «Если тот, кого любишь, полюбил не только тебя, если он (или она) стали от этого немного радостней и счастливее — разве тебе будет от этого плохо? Если воистину любишь, если важнее любить самому, чем получать чужую любовь, такое порадует, а не обидит и не огорчит. Только глупец будет радоваться, что его ревнуют. Только низкий, пустой внутри, недобрый человек станет ревновать сам». Его слова? Его! Так вот: я низкий, пустой внутри и недобрый человек — но мне больно видеть, как ты смотришь на эту Эонари! Потому что на меня ты так не посмотрел ни разу! Никогда за… за всё время! Стой на месте!
Однако этот приказ Мийол исполнять не стал. Да и сама Васька потрепыхалась, когда он её изловил и обнял, скорее, для порядка.
Разумеется, эмоции, транслируемые через связанность, тоже помогли.