В разрежённом кольце в отдалении следили друг за другом полдюжины бойцов-алуринов и два хорошо вооружённых магоклона.
Потемнение уже почти превратилось в ночь.
Артефакт со Средним Барьером Отвлечения активирован, отводя чужое внимание.
— Почему ты не пошёл со своими вопросами к Виру?
— У меня нет доверия к их компетенции, почтенная, после того, как я ознакомился с… хм, хм… пачкотнёй Слакта ян-Виру. Не говоря уже о том, что Виру лишь по названию своему полноценный старший клан… точнее, даже по названию они не клан. Не Вирумор — просто Виру. И вести с ними дела мне хочется не больше, чем плавать в канализационном отстойнике.
— Не любишь гуманистов?
— А за что мне их любить? За разрисованный забор и площадку для медитаций моего мезонета, которую они забросали подгнившими пищевыми отходами? Хотя на дуэлях с ними я неплохо обогатился… но нет. Всё равно не люблю. Неприятные… существа.
— Допустим. Так зачем тебе учебники, словари и знание нашей культуры?
— Вы ведь уже догадались. Лица я не скрывал, а за неделю до назначенной встречи можно узнать многое. Да, я хочу обеспечить ученицу знанием о её же виде.
— Зачем это нужно твоей ручной фрисс?
— Не портите первое впечатление о себе, многоуважаемая. — Понижение статуса через менее почётное обращение не прошло мимо: боец-охранник глухо заворчал. — Заказчик здесь я, и мои мотивы — сугубо моё дело. От вас я жду конкретного ответа на конкретный вопрос: вы будете сотрудничать со мной и моей семьёй? Или оттенок меха в ваших глазах заслоняет все возможные выгоды?
Сухой смешок.
— Неужели тебе так нравится нелюдь?
— Мне нравятся вменяемые, договороспособные разумные, близкие мне по духу. Люди они, гномы, алурины или вообще какие-то неведомые существа, мне без разницы. И проверки с вашей стороны меня уже слегка утомили. Давайте перейдём к делу. У вас вообще найдётся то, что мне нужно, или за этим мне придётся лететь в Ирришаах, если не того дальше?
— Нетерпение? Это вредное качество для… переговоров.
— …
Новый смешок.
— Чудесно. И несмотря на всё — очень… по-человечески. Мальчик, ты много практиковал магию и стал сильным. Тебя приняла гильдия Сарекси. Закон защищает тебя, любой суд охотно прислушается к обладателю пятого юридического класса. Но вот возникла проблема, которую ты не можешь решить своими силами — и в тёмный час ты пришёл к нам. К живущим во тьме. К беззаконникам, отверженным, чужим. И ты просишь помощи, но просишь без уважения…
— Лжёшь, уважаемая. Или торгуешься при помощи лжи.
Боец-охранник уже не заворчал, а зашипел.
Никто из пары говорящих не обратил на это внимания.
— Да когда ж это уже… написано: первый приступ — не дольше трёх часов, а уже почти четыре прошло. Или у меня чувство времени сбоит?
— Бльно. Псти.
— Уже пускал. Не понравилось. Аж до самого мяса не понравилось! Хотя… в глаза мне посмотри, ученица.
— Издва’шься? ‘тпсти, псмрю.
— Посмотришь — отпущу.
— Псти ‘же!
— Ладно. Рискнём ещё раз. Только сперва когти зафиксируем…
— Не!
— А иначе никак. Вон сколько крови пролито. Всё ради сохранения кое-чьей девственности, фрасс! Вот просто дырявый, штопаный, гнутый, перегнутый, пробитый и выхарканный… фрасс!
— Тьфу! Тьфу! Мог бы… не стараться.
— Не мог. Или ты забыла, чем тебе это грозит?
— Я бы при желании могла зачать искусственно. Ваши клановые так делают. Чем я хуже?
— Ну точно опамятовалась. Ладно, сейчас не только рот освобожу…
— Я пришёл, предлагая дружбу и дары. Я честно сказал, что мне нужно, и начал разговор так, как если бы передо мной находилась вышестоящая персона. Если бы я знал не только низкую речь, мистический язык, кузур, чедгхар и немного курасик, но ещё и алуринис — я не посчитал бы унизительным обратиться к вам на вашем языке. Потому что вежливость, в сущности, ничуть не обременяет разумного и не унижает его. И только действительно сильный может быть истинно вежлив. Но что я встретил в ответ? Череду угроз, виляние хвостом вместо прямых ответов на прямые вопросы, именование моей ученицы, наследницы духа моего и школы — ручной фрисс…
— Хочешь извинений?
— На что они мне? Оставь себе. Только извинения, рождённые искренним чувством, чего-то стоят. А обида бездетной девчонки, да ещё с мехом неправильного цвета и живущей вне общины, тебе совершенно безразлична. Жизнь её или смерть, благополучие или несчастье — тебя не волнуют. Всех вас не волнуют. И раз так — зачем мне говорить с вами уважительно? Это станет унижением, причём бессмысленным. Но я всё ещё могу предложить если не дружбу, то деловые отношения. Товар на товар, знание на знание, польза на пользу. В последний раз прямо спрашиваю: вы, алурины Лагора, готовы дать то, что мне нужно? Да или нет, уважаемая?
Тишина. Не очень долгая.
— Наделённый скромностью всегда выслушивает говорящего до конца. Ты высказался. Рассыпал много красивых слов. Позволь же высказаться и мне, уважаемый… мальчик.
Тишина.
— Молчишь? Что ж. Молчи и слушай. Из чресел моих вышло тринадцать мальчиков и ровно дюжина девочек. Но это случилось… давно. Даже слишком давно. Более двадцати лет, как я стала неплодна. Из всех детей моих и детей моих детей выжило двое. Притом никто из этих двоих не наследник мой по женской линии. Род мой прерван. Память обо мне сотрётся бесследно. Положение моё почётно — по старой памяти — но когда я наконец сдохну, раздастся лишь вздох облегчения…
— Шори!
— Молчи, внук. Это не твой разговор. Так вот, уважаемый мальчик. Ты обиделся на меня за пренебрежение. Счёл, что я не проявила к тебе уважения… именно к тебе, не лги себе, раз уж ты так ценишь правду и по первому поводу достаёшь её из ножен уст своих. А ещё ты сказал, что лишь действительно сильный может быть истинно вежлив… что ж, я подарю тебе ещё один небольшой осколок истины. Лишь тот, кто уважает себя, может уважать других. И я не могу уважать тебя… потому что себя давно уже не уважаю.
— Шори…
— Я прожила долгую, интересную и несчастную жизнь. Ныне жизнь эта тонет во мраке, и осветления после долгой ночи не настанет. Прерван мой род, расточён, истрачен. Потому мне безразличны жизнь и смерть, не вижу я разницы меж благополучием и несчастьем. Обычно алурина моего положения не может позволить себе быть посмешищем, и за оскорбление, тобой нанесённое, должна заплатить… вернее, заставить расплатиться.
Тих ночной Лагор. Необычно тих. Даже для отдалённого квартала.
— Но что мне до оскорблений? И что мне до положения моего, до выгод общины, пославшей меня, как шавку, на опасные переговоры? Успех и неудача, выгоды и потери, дружба и вражда… прах и пыль это всё. Прах, и пыль, и пепел. Тебе обидно слышать, как я именую твою ученицу ручной фрисс? Могу сказать откровенно: я не унижаю её, я завидую ей. Потому что она счастливее меня.
— Шори… — в шёпоте бойца, еле уловимом — настоящее потрясение.
— Там, где я стара — она юна. Там, где у меня всё в прошлом — у неё всё впереди. Я скована общиной, в которой у меня едва ли есть хотя бы союзники — у неё есть близкие люди, готовые ради неё идти на риск, платить, договариваться… есть чему завидовать. Ох, есть! Когда мне было двадцать лет, я бы смотрела на неё свысока, искренне презирая. Когда мне было сорок, я бы всё равно смотрела на неё свысока, но уже скорее с равнодушием. А сейчас… как ты думаешь, уважаемый мальчик, я пала на самое дно или ещё не совсем?
Молчание. Недолгое.