— Я слышала, что это важно, — покивала в ответ Санхан. — Пастырь со своим вороном тому пример, а ещё — Серая Каэли и её Глазоед, если говорить о знаменитых лагорских Охотниках.
— Ну вот. А ещё — это третий важный момент — во время перелёта в Рифовые Гнёзда, когда фон Природной Силы падал ниже порогового, Мийол поддерживал Эшки и Зунга, как донор — прямой передачей маны. Что уже помянутое родство по магии углубило дополнительно.
— Разве это вообще возможно? — «Об этом он мне не рассказывал!»
— Оказалось, что возможно, — Шак повела плечами. — Хотя там сразу несколько вводных сошлось. Уже помянутое родство по магии — раз, свойство жизнь у обоих акцепторов, сильно облегчающее адаптацию к чужой силе и устраняющее неизбежные повреждения… ну и, конечно, самое главное, без чего всё остальное не имеет смысла: готовность делиться маной с магическими зверями. Притом в зелёных зонах, где большинству магов и самим силы мало.
Санхан покачала головой, зажмурилась ненадолго.
— Сумасшествие! Чистое сумасшествие…
— Неверно. В корне.
— Почему?
— Потому что сумасшедшие действия не срабатывают, а учитель добивается успеха. Значит, он ссоурифф, а не ширрах.
— Когда-нибудь он всё-таки ошибётся. И скорее всего — именно со своим зверьём.
— На твоём месте я бы больше верила в… него. И ему.
— А ты… — на лету проглотив едва не вырвавшиеся слова, подмастерье почти что гладко закончила: — …не слишком ли слепо веришь Мийолу?
«Не слишком ли? — вспыхнула алурина, сдержавшись лишь немалым усилием. — Это после всего того, что… но особенно — после того, как лишь с его поддержкой я стала афари?
Да я сдохну за него по одному слову!»
Но вслух Шак просто отчеканила:
— Он. Мой. Учитель.
Тихий вздох.
— Знаешь, я даже немного вам завидую.
— Это взаимно, — с видимой лёгкостью созналась алурина. — Только причины для зависти у нас с тобой разные.
Перехватив её взгляд, Санхан полуосознанным жестом положила ладонь на собственный живот. Чуть прищурилась, спросила осторожно:
— А ты бы хотела… то есть — я же знаю, как в вашей культуре важно деторождение…
— Снова в корне неверно.
— Почему?
— Какая такая «ваша культура», — хмык, сходный скорее с чиханием, — когда я — безродная фрисс, воспитанная людьми? По духу я чистый человек. Да я сейчас алуринис учу, как чужой язык, потому что свободнее всего говорю и думаю именно на низкой речи! И даже когда выучу, «правильной» алуриной мне всё равно не бывать. Никогда. Ведь я — фрисс.
— Мне… жаль.
— А мне — нисколько, — отрубила Шак. — Родня по крови вышвырнула мою мать вместе со мной вон. И хотя я понимаю их мотивы, как явные, так и скрытые… не забуду. Не прощу.
— Понимаю… отчасти. Мне тоже есть, что помнить — и что не хочется прощать. Но всё-таки ответь: хотела бы ты родить?
— Конечно! Только скорбная телом и разумом этого не захочет. Просто я пока не готова к этому.
— Почему? Ты ведь уже… ну…
Алурина видимых сомнений не показала, да и внутреннего сопротивления во время ответа от неё не ощущалось:
— Возраст всё равно маловат, надо подождать ещё пару лет. Лучше даже три-четыре, два года — необходимый минимум. Заодно очень желательно прорваться на пятый уровень, стать сильнее, прану уплотнить. А там уж за спермой подходящего самца дело не станет.
— Как-то ты… — небольшая заминка, — словно клановая.
Шак вперила в Санхан прямой взгляд. Аурой не давила, даже не пыталась — не эксперту магии давить на подмастерье — но решимость, волю, дух показала в полной мере.
И женщина быстро уступила алурине, отводя свой взгляд.
— Давай без виляний, коллега. Буду честна, как Ригар заповедовал, потому что внутри семьи иначе нельзя. Да, я бы по первому щелчку и со всей страстью легла под учителя. Да, я бы орала от счастья, если бы каким-то чудом смогла родить именно от него. А за неимением своих котят — с таким же счастьем и радостью буду возиться с вашими. И с твоим, и с ребёнком Элойн. Я уже это обещала, теперь повторю сказанное: его ребёнок — это заранее любимый мной ребёнок.
— Но…
— Я не ложусь под Мийола только по одной причине: из-за тебя.
— Что?
— Он не хочет обижать тебя. Я не хочу обижать тебя. Ты не готова им поделиться. То есть с Васькой — ещё так-сяк, а со мной — нет. Поэтому я не пытаюсь перейти черту в отношениях и он тоже сдерживается. Всё ради твоего спокойствия.
— Неправда!
— Ещё скажи, что я «не такой», — хмыкнул призыватель из коридора, а вскоре и сам вошёл в кают-компанию. Ещё местами мокрый, но уже одетый… легко. Санхан опомниться не успела, как он уже выдернул её из кадарского кресла, сам сел прямо на пол и её посадил себе на левое бедро, приобняв — всё одним обманчиво неспешным, танцующе-текучим движением. — На самом деле я как раз такой: похотливый и жадный. Но я всё-таки маг. Все мы маги. Сдержанность у нас даже не в крови, а глубже: в самой сути, в основе Пути. Поэтому я могу ограничивать свои желания, как и Шак. Кстати, ученица! Что ты там сидишь, как не родная? А ну-ка, групповые обнимашки!
И снова Санхан не успела ни опомниться, ни испугаться, как со спины к ней прильнуло ещё одно тело, заметно теплее человеческого, и обнимающих её рук стало ровно вдвое больше прежнего. А пугаться вроде как следовало: она ведь прекрасно знала, каким жутким природным оружием могут становиться сложно устроенные, совсем не человеческие кисти рук алурины. Но… её жуткие когти, твёрдые и острые, в боевом положении выдвигающиеся почти на полных три пальца перед ладонью, способные вскрыть плоть до самой кости быстрее, чем глаз моргнёт дважды… эти когти сейчас прятались так глубоко, как только возможно. А смуглую кожу мягко, словно хрупкую драгоценность, и вполне целомудренно — ограничиваясь плечами — поглаживали чуткие и разве самую малость мозолистые нелюдские пальцы. Возможность сравнивать у Санхан была, и ладони той же Васьки в воспоминаниях ощущались грубее.
Но самое главное — это, конечно, слияние аур.
Если к ощущению от близости Мийола смуглянка успела привыкнуть и полюбить его, то бесплотная ласка души Шак… на таком расстоянии уже не оставалось и остаться не могло места каким-либо неясностям, наигрышу или самообману. Более того: инвертируя своё исчезновение, алурина словно вплавляла в женщину свою нагую суть, показывала всё, открывалась предельно. Да и призыватель изменил свою обычную скрытность на прямую противоположность, буквально заливая всех их проецируемыми чувствами. И всё же они стали лишь фоном, а вот Шак…
Санхан попросту не ожидала ничего подобного.
«Так много тепла… столько беспорочной преданности… а эта решимость — да она в сотню раз острее и опаснее, чем её когти!
И любовь. Столько любви… впору испугаться… потому что в ней можно утонуть.
Пусть она в основном направлена на него и на не рождённое ещё дитя, но ведь и меня тоже любят… причём даже этого «тоже» почти слишком много.
За что? Почему?
Ведь я… ведь сама-то я вовсе не…»
— Ш-ш-ш!
Едва слышный выдох Шак пустил по коже Санхан, начиная от тыльной стороны шеи, волну мурашек.
— Ты часть семьи, — сказал Мийол, с небольшим отставанием выдохнув в правое ухо и породив ещё одну волну дрожи — сильнее и слаще. — И ты всегда будешь её частью… если сама останешься тут, если примешь наше родство-в-духе.
— Ты наша, — подхватила алурина, делая объятья крепче, шепча в левое ухо, ласково и гладко потеревшись щекой, — а мы твои. Всегда. Мы выбрали тебя и не жалеем об этом. Ты наша. Мы делим одно дыхание: ты и ты и я. Одно.
— Ты наша, а мы твои, — повторил Мийол. — Гони сомнения прочь. И скажи уже… это.
— Мы… мы семья, — Санхан словно со стороны ощутила, как мелко дрожит всем телом. А ещё из глаз течёт полноводный поток — и голос прерывается. — Мы семья. Я… я люблю… тебя. И тебя. Действительно люблю! Я… люблю вас… обоих!