Дело в том, что часть этих писем была передана Павлу Ветошникову после пирушки, которую Александр Герцен вместе с друзьями и близкими устроил в одном из лондонских ресторанов, отмечая пятилетие «Колокола». Во время застолья кто-то заметил между прочим, что Павел Ветошников выезжает в Петербург. Довольно поздно выйдя из ресторана, некоторые из гостей договорились с Герценом, что в ближайшее воскресенье — 6 июля — навестят его в Орсет-хаузе.
Впоследствии Герцен вспоминал:
«Среди гостей были очень мало знакомые нам лица и, по несчастью, сам Ветошников; он подошел ко мне и сказал, что завтра утром он едет, спрашивал меня, нет ли писем, поручений. Бакунин уже дал ему два-три письма. Огарев пошел к себе вниз и написал несколько слов дружеского привета Серно-Соловьевичу; к ним я приписал поклон и просил его обратить внимание Чернышевского на наше предложение в «Колоколе» «печатать на свой счет «Современник» в Лондоне. Гости стали расходиться часов около 12; двое-трое оставались. Ветошников взошел в мой кабинет и взял письмо».
В тот вечер остались у Герцена Бакунин, Кельсиев, Перетц, Альбертини, Тхоржевский, Чернецкий и некоторые другие.
Среди них оказался и один из многочисленных агентов Третьего отделения, засланных с целью проникнуть в Орсет-хауз. На следующее же утро он уведомил свое петербургское начальство о скором прибытии в Петербург связника лондонских пропагандистов Павла Ветошникова, везущего важные письма…
Дальнейшие события развивались быстро и закономерно.
Павла Ветошникова «встретили» как положено и, найдя при нем письма, арестовали «с поличным». Ветошникова немедленно переправили в Петербург, где он на допросе показал, что он служит в фирме «Фрум, Грегори и К0», за границу отправился по служебным делам, а в Лондоне занимался изучением сельскохозяйственных машин с целью импорта их в Россию. В Париже он случайно встретил бывшего однокашника, который и ввел его в Орсет-хауз. В дальнейшем он еще пару раз гостил у Герцена и, естественно, не мог отказать ему в просьбе доставить в Россию письма.
И все.
…У арестованного «связника» были изъяты два письма лондонских пропагандистов к «купцу первой гильдии» Николаю Серно-Соловьевичу, письма Михаила Бакунина к Микаэлу Налбандяну, Наталии Бакуниной и Пимену Лялину, письма Василия Кельсиева Николаю Петровскому, к Владимирскому, Серно-Соловьевичу и Белозерову.
И словно мало было всего этого, в те же дни арестовали Андрея Ничипоренко, который, если помните, направился по поручению Герцена во Францию и Италию и вез письма Саффи и Бакунина. 18 июня на австрийской пограничной станции Паскиери у него во время обыска нашли несколько прокламаций на итальянском языке и экземпляры объявлений о создании при редакции «Колокола» «Общего фонда».
А письма?
Догадываясь, что предстоит обыск, Андрей Ничипоренко умудрился забросить письма под лавку в отделении полиции. Не придав значения найденным прокламациям и объявлениям, полиция разрешила Ничипоренко продолжить путешествие в Триест и Венецию. И лишь после отхода поезда под лавкой нашли эти письма. То были уже не «невинные» прокламации, а неопровержимые свидетельства того, что на территорию Австрии проник опасный революционер. Власти немедленно распорядились арестовать Ничипоренко в Австрии или Турции, а копии писем переслали в Россию.
Но Андрея Ничипоренко не смогли перехватить ни в Австрии, ни в Турции. Благополучно миновал он и русскую границу. Уже провалившийся связник, даже не подозревая, какую охоту ведет за ним полиция трех самых реакционных монархий, вернувшись в Россию, тут же отправился в Полтавскую губернию.
И только здесь он был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость.
…Вот так и получилось, что царскому правительству словно на блюдечке преподнесли великолепнейший предлог немедленно приступить к репрессиям. Тем более что и авторы писем, и адресаты были именно теми людьми, кого полиция давно уже держала на примете.
Шефу жандармов князю Долгорукову не к чему было медлить. Седьмого июля полиция произвела в Петербурге аресты по заранее составленным и уточненным спискам.
Было, наверное, около половины третьего пополудни, когда в квартире Чернышевского появился начальник Третьего отделения Петербурга полковник Ракеев. Полковник был опытен и слыл большим специалистом по части обыска и арестов.
После недолгого обыска жандармы конфисковали вызывающие подозрение бумаги и книги и сложили их в большой мешок. Однако все две с лишним тысячи томов книг унести сразу оказались не в состоянии, поэтому ограничились пока тем, что опечатали кабинет Чернышевского. Полковник Ракеев лично препроводил Чернышевского в Третье отделение.