После приборки приносили чай в оловянной кружке, к полудню — обед в деревянных чашках, а вечером — опять чай и хлеб.
И так в унылом однообразии пройдут дни, недели, месяцы…
Месяцы? Вряд ли… Все это продлится недолго, был уверен Налбандян, пытавшийся в своей одиночке обдумать и проанализировать все то, что так неожиданно и резко спутало все его расчеты и планы.
Какие улики у Третьего отделения? Что известно следственной комиссии о его деятельности? Какие обвинения могут предъявить ему?
Ответы на эти вопросы он мог получить только во время следствия.
А пока… Что пока знал Налбандян?
Единственной прямой уликой были письма, записи и шифры, обнаруженные во время обыска в Нахичеване-на-Дону. Признаем, однако, что для следственной комиссии и итого немало. Налбандян был уверен, что, ознакомившись с его бумагами, следственная комиссия потребует у него исчерпывающего ответа на каждый возникший у нее вопрос. А каждый исчерпывающий ответ, в свою очередь, породит новый вопрос…
Потом появятся еще и еще вопросы, гадать о которых сейчас было бы пустой тратой времени. Однако вопросы эти могли припереть Налбандяна к стенке. Но если дело пока только в этом, то можно не слишком беспокоиться и кое в чем положиться на волю случая. И все же Микаэл был уверен, что стоит ему только потерять бдительность и хладнокровие, и из него вытянут сведения также о соратниках и единомышленниках. Следовательно, только величайшим напряжением воли и духа можно завершить этот поединок, не предав ни самого себя, ни других.
Так проходили недели и месяцы. А на допросы его все не вызывали. Почему?.. Что это могло значить? Что доказательства его вины оказались бессильными подтвердить подозрения к нему?.. Не исключено!
Значит?
А это значит, что ему надо учесть все то, что может быть известно следственной комиссии — люди, факты, события, о которых он упоминал в своих бумагах, — и придумать достаточно правдоподобную легенду, где те же самые люди и события, как и вся его деятельность в последние два-три года, должны предстать в совершенно ином свете.
Когда, в какой именно день и час возникла в нем эта мысль? Этого мы не знаем… Одно несомненно: именно в этот день в час он понял, какая упорная и жестокая схватка предстоит ему с Сенатской следственной комиссией…
А пока Микаэл в одиночестве своей камеры придумывал правдоподобную легенду, следственная комиссия вела допросы всех тех людей, чьи показания могли помочь правительству вызнать все про тайную революционную организацию.
Из показаний Павла Ветошникова
«В Лондоне жил около трех недель… За это время всего-то рассказал Герцену пару анекдотов, относительно же России ничего ему не сообщал… G Кельсиевым познакомился в книжном магазине Трюбнера… Именно Кельсиев и привел меня в дом Герцена, где я познакомился с Альбертини, Перетцем, братьями Суздальцевыми… Бакунин упомянул об Налбандяне, что он хороший человек и хлопочет о дозволении жене Бакунина ехать в Лондон. Что же касается до намерения Бакунина с Налбандяном сблизить меня, то это с намерением, чтобы Налбандян посылал через меня переписку…»
Из показаний Николая Воронова
«Перед отъездом моим из Лондона Бакунин расспрашивал меня о Кавказе, интересовался тем общеизвестным фактом, что у восточных берегов Черного моря контрабандируют часто турецкие кочермы, провозя горцам порох и орудие и променивая это на живой товар — на горских девочек и мальчиков. Совершенное незнание Кавказа, кажется, родило у него предположение, что к предметам турецких кочерм можно присоединить и «Колокол», по крайней мере он обратился ко мне с просьбой, чтобы я ехал на Париж и повидался там с каким-то армянином (имени его Бакунин не назвал). На вопрос мой: кто этот армянин? Бакунин ответил: «Старый мой приятель, он теперь в Париже, но скоро будет в Петербурге; мне нужно, чтобы вы застали его в Париже и познакомили его с Кавказом».
Я промолчал.
Отъезжая из Лондона и прощаясь с Бакуниным, я снова услышал от него ту же просьбу — ехать на Париж; на мой отказ он сказал: «А может быть, вы раздумаете?..» Тогда я объявил ему решительно, что мною уже взят на пароход билет на Роттердам. Он, видимо, остался недоволен мною, но все-таки проговорил, что постарается снабдить меня на дорогу рекомендательными письмами. Напрасно я уверял его, что не в моем характере пользоваться рекомендательными письмами, он все же прислал мне на квартиру два письма. На одном из них значилось: «На Васильевский остров, в Биржевом переулке спросить Хафафяна для передачи Налбандяну», а на другом: «Маркизу де Траверсе»…