Внешне однообразные недели и месяцы в одиночке оказывались удивительно насыщенными. И все расширялся круг его интересов и занятий:
«Больше всего меня обрадовала книга Фоше, введение которой я успел прочесть и чуть позже сообщу свое мнение».
«Пришли мне «Весталки» А. Бутковского, о них я узнал немного из Римской истории: быть может, это хорошая монография…»
«Только что получил третий том и «Историю цивилизации» Бокля. А Гервинуса и Шлоссера я уже отдал для передачи тебе. Теперь возвращаю также Фоше».
«Чрезвычайно бы меня обрадовало, если бы ты мне доставил «Сое и Вардитер» и «Раны Армении»… Кроме того, еще мне нужны некоторые книги и словари».
«Рано утром принесли посланные братом книги. Это оказались вовсе не те книги, что я просил. Настроение упало. В ту же минуту отослал их обратно».
«Ночью мне стало ужасно плохо. Была лихорадка и понос».
«Получил посланные братом виноград, груши, фунт табака и «Органическую химию» Менделеева».
«Одиннадцать часов вечера. Заканчиваю этот 1863 год с тысячами забот и раздумий. Как хочется, чтобы 1864-й, который наступит через час, был более счастливым!..»
«Двенадцать часов. 1863-й ушел и больше не вернется».
«Поздравляю с Новым годом!..»
Тысяча восемьсот шестьдесят четвертый год принес радостное известие: после годичного перерыва Степанос Назарян решил продолжить издание «Юсисапайла». Микаэл решил тут же обратиться к коменданту Петропавловской крепости:
«Осмелюсь утруждать ваше превосходительство просьбой о разрешении мне заниматься переводами и составлением литературных и научных статей в армянский литературный журнал «Юсисапайл», издаваемый в Москве статским советником Степаносом Назаряном.
Побудительной к тому причиной служит мне материальное вознаграждение со стороны редакции, что составляет для меня вовсе не второстепенный вопрос…»
Что «материальное вознаграждение» не было истинной побудительной причиной решения Микаэла, видно хотя бы из того, что сам «Юсисапайл» находился в бедственном положении. Поэтому со стороны Налбандяна это была просто уловка, впрочем, достаточно обоснованная, так как комендант крепости довольно часто разрешал политическим заключенным сотрудничать в печати, чтобы те могли хоть в какой-то степени помочь своим семьям. Как не в столь уж далекие времена, когда над Налбандяном дамокловым мечом висела угроза ареста и под предлогом лечения на водах он получил разрешение выехать за границу, так и сейчас он пытался под «невинным предлогом дать свободу хотя бы тем своим мыслям и идеям, которые осуждены были каждый день, каждый час и минуту рождаться и оставаться в четырех стенах тюремной камеры. Но неужели в этом была такая уж острая необходимость? Ведь здоровье Налбандяна ухудшалось с каждым днем, и напряженная работа могла оказаться роковой для уже угасавшего Налбандяна… Уж он-то, как медик, должен был лучше всех знать о состоянии своего здоровья. Но Микаэл, наоборот, успокаивал.
«Касательно моего здоровья будьте покойны: хвастаться им далеко не могу, но и отчаиваться пока еще подожду… Тем более что я давно уже привык к страданиям; на пути моей жизни никогда не цвели розы».
«Сегодня была великолепная погода, и я вышел гулять в сад и остался три четверти часа; вчера тоже гулял, но гораздо меньше. Здоровье мое ничего… Но со вчерашнего дня селезенка что-то затевает, посмотрю, что будет далее; если не угомонится, то можно призвать на помощь HgChl, который очень верно действует почти при всех воспалительных процессах».
«Я, признаться, было струсил, что Bronchitus simplex перейдет в copilbalis или pneumonia, потому что трепка была порядочная, и могу сказать. после нескольких таких переделок просто не жить. Теперь кашель иногда возвращается залпом, с неприятным щекотанием в дыхательной трубке и правой ее ветви… Надежда на скорое свидание заметно ослабла…»
«Если как-нибудь разрешат свидание, то я заранее вас предупреждаю, ни за что не приду к вам на место свидания, если вы придете без взятки для меня, — без сигар. Крейцберг зверей не показывает даром. Что, я не стою зверя, что всякий раз хотите даром посмотреть на меня?