Судьба распорядилась так, что работа над величайшим творением «Страшный суд» проходила под знаком крепнущей дружбы с поэтессой, которая ратовала за обновление и очищение церкви от стяжательства, находясь под сильным влиянием идей Бернардино Окино, предводителя монашеского ордена капуцинов, автора нашумевших в то время «Диалогов о вере».
Первого сентября 1535 года папским указом Микеланджело был назначен главным скульптором, художником и архитектором Апостольского дворца в Ватикане с годовым жалованьем в 500 дукатов из папской казны, а также из таможенных доходов, взимаемых за переправу через По. Никто из мастеров Возрождения не получал столь высокого вознаграждения.
Работа в Сикстинской капелле шла своим чередом. Он получал отовсюду множество откликов. Из Венеции пришло целое послание от пресловутого Аретино, в котором автор излагал своё видение Страшного суда с «изрыгаемыми из уст Христа огненными стрелами, пронизывающими сверху донизу всю алтарную стену» и прочие благоглупости. Под конец своего многословного послания он пообещал вскоре наведаться в Рим и на месте изложить свои идеи. Странное письмо напористого автора изрядно позабавило друзей художника.
Вскоре пришла радостная весть из дома. Его племянница Франческа, которую он ласково называл Чекка, получив от дяди богатое приданое, удачно вышла замуж за молодого отпрыска знатного рода Гвиччардини. Приходили письма и от племянника Лионардо, который не скрывал своей нелюбви к учёбе и никак не мог найти дело, которое было бы ему по душе. Дядя строго его отчитывал за леность и легкомыслие.
В один из тихих вечеров, не предвещавший никаких сюрпризов, у Микеланджело на Macel dei Corvi собрались друзья, чтобы узнать о последних новостях из Флоренции от прибывшего оттуда Вазари. В последние годы через него Микеланджело следил за всем, что творится в родном городе. Он всегда был рад его появлению, и ему доставляло истинное удовольствие послушать его рассказы об оставшихся во Флоренции друзьях и знакомых.
Повзрослевший Вазари, успевший заявить о себе как о способном и ищущем художнике, дорожил дружбой с великим мастером и проявлял живой интерес к его новой работе. Показывая ему некоторые рисунки, Микеланджело с грустью заметил:
— В изгнанье мы в решеньях не вольны. Но исподволь в работу я втянулся.
Рассматривая разложенные на столе эскизы, Вазари не смог удержаться, чтобы не отметить:
— В рисунках ваших столько новизны, что мир бы обомлел и встрепенулся.
— Наш мир, Вазари, не пронять ничем, — с горькой усмешкой ответил Микеланджело. — Он жаждет одного — обогащенья.
С таким подавленным настроением друзья не могли согласиться, и Джаннотти постарался хоть как-то ободрить мастера.
— Чего-то нынче сникли вы совсем — Флоренция дождётся избавленья.
— Донато, друг мой, ждать невмоготу! Мне по ночам родной наш город снится. Как одолеть заветную черту и вырваться на волю из темницы?
Слова Джаннотти поддержал Вазари.
— Успех сопутствует вам столько лет, и всюду вы окружены почётом.
— Что мне почёт, когда свободы нет, а мы смирились и живём под гнётом? — из груди Микеланджело чуть не вырвался стон. — Ослепли все, не видя свой позор, и мой «Давид» глядит на нас с презреньем.
Он резко поднялся из-за стола, собрав разложенные на нём рисунки.
— Стыдливо от него отводим взор. Скорей умру, чем свыкнусь со смиреньем!
Молчавший доселе Дель Риччо, державшийся последнее время в тени, решил возразить мастеру.
— Упрёк ваш справедлив, но не во всём. Живём мы не без дела на чужбине, и вскоре прогремит отмщенья гром.
Послышались раскаты грома и сверкнула молния.
— Уже грохочет — лёгок на помине, — воскликнул Микеланджело. — Знать, час чревоугодия настал. Урбино, принимайся-ка за дело!
Урбино, откликнувшийся на зов, стал накрывать на стол.
— Ну наконец-то голод вас пронял! Жаркое чуть в печи не подгорело.
Все с готовностью стали рассаживаться за накрытый стол с яствами и напитками.
— Перед отъездом к вашим я зашёл, — сказал Вазари, принимаясь за еду. — Застал племянника — просил вам кланяться.
Разливая вино по бокалам, Урбино промолвил недовольно:
— Недавно сам был здесь и день провёл.
— Как был? — возмутился Микеланджело. — Вот за враньё тебе достанется!
— Я вру? Да как подумать вы могли! — не на шутку обиделся Урбино. — Он после Рождества сюда примчался, проведав, что в горячке вы слегли. Но в дом к вам не вошёл — чумы боялся. Поговорил со мной и был таков.
Микеланджело был поражён этой новостью. Ему было неловко перед товарищами за безобразный поступок племянника.
— Ах вот что! Наградил Господь семейкой и насажал на шею едоков. Как крохобор, трясусь я над копейкой и им последнее отдать готов…
Послышался громкий стук в ворота.
— Пойду узнаю, — сказал Урбино, — что за наважденье! Кого там на ночь глядя принесло?
Во дворе слышны были голоса:
— А, преподобный, прямо к нам с моленья?
— Попридержи язык, трепло!
На пороге появился сияющий дель Пьомбо.
— Привет, друзья! Но где аплодисменты? Не вижу радости, а повод есть, и с вас мне причитаются проценты за то, что я принёс благую весть. Сейчас скажу — переведу дыханье.
Он обвёл всех торжествующим взглядом.
— Пал Алессандро Медичи, тиран! Хоть поздний час, но в Риме ликованье, и лишь притих в унынье Ватикан. Ещё смердит в гробу злодей-ублюдок, а папа флорентийцам шлёт гонцов.
— От радости мутнеет мой рассудок! — воскликнул Микеланджело, еле сдерживая себя. — Флоренция свободна от оков!
— А кто, дель Пьомбо, не страшася риска, — спросил Джаннотти, — правителя Флоренции убил?
Чувствуя, как все с нетерпением ждали ответ, дель Пьомбо выдержал паузу, как заправский актер на подмостках, а затем выпалил:
— Да Лорензаччо, родственничек близкий, дражайшего кузена порешил.78
— Но что там в кулуарах говорится? — в нетерпении спросил Вазари. — Скажите — вы ведь фаворит двора.
— Я голоден, как римская волчица, — сказал дель Пьомбо, — во рту росинки не было с утра. Милей попов Урбино мне. Негодник, а ну-ка шевелись и наливай!
— Побойся Бога, старый греховодник, — сказал, смеясь, Микеланджело. — Сутана на тебе — не забывай.
— Для возлиянья не помеха ряса, — весело отпарировал дель Пьомбо, подняв полный бокал. — Вот живопись мою не ценит клир.
— Он хорошо вас знает, лоботряса, — шутливо заметил Дель Риччо.
— Заполонили фарисеи мир, — с грустью сказал Микеланджело. — Что за беда, коль росписи в часовне им не по вкусу? Время нам судья.
— Вот кто Платону в рассужденьях ровня! — воскликнул обрадованно дель Пьомбо. — В рисунках, мастер, вновь нуждаюсь я.
— Ты заслужил их.
Дель Пьомбо поднялся с бокалом в руке:
— Выпьем за удачу, и будь благословен наш славный труд!
— Виват! — поддержал его Дель Риччо. — Поднимем тост за Лорензаччо — и в наши дни сыскался новый Брут!
Микеланджело метнул в его сторону гневный взгляд:
— О нет, друзья. Я выскажусь иначе. Пью за свободу, а она близка!
— Переиначивать — дурное свойство, — сказал с обидой Дель Риччо.
— Паук загрыз другого паука. Какое здесь, скажите мне, геройство?
Решив блеснуть своей начитанностью, Дель Риччо ответил с вызовом:
— Вот вам Боккаччо вещие слова: «Всегда угодна Богу жертва эта, когда летит с тирана голова».
Микеланджело тут же осадил зарвавшегося спорщика: