Специальность предлагать вопросы принадлежит обыкновенно нашему доктору, в виду того, что он, искусно владея личными мускулами, может сразу придать своей физиономии совершенно идиотское выражение и в тон своего голоса вложить целую массу самой дурацкой наивности. Это, кажется, его природные способности.
Генуэзские проводники особенно радуются, если им удается заполучить кампанию американцев: американцы всем так легко восторгаются и впадают в такое истое оцепенение, а иногда даже в столбняк пред каждой реликвией Колумба.
Наш тамошний проводник припрыгивал вокруг нас так, как будто бы он нечаянно проглотил пружинный матрац. Он едва сдерживался от нетерпения, взывая к нам:
— Сюда, господа… идите, господа! Я показываю вам письмо., которое писал сам Христофор Колумб! Он сам его написал… собственными руками!
Он повел нас в городской архив. После многочисленных, скучнейших опытов в открывании и запирании разных замков, был, наконец, извлечен и разложен перед нами этот знаменитый, сильно попорченный документ. Глаза проводника светились восторгом. Он припрыгивал около нас, тыкая пальцем в пергамент.
— Ага!.. что я говорил вам, мои господа! А что?!.. Смотрите-ка сюда! Подпись Христофора Колумба!.. Сам подписался!..
Мы тотчас же придали нашим физиономиям равнодушно-безразличное выражение. Доктор в течение мучительно-долгой паузы тщательно со всех сторон осматривал документ. Затем, не выражая ни малейшего интереса, он спросил:
— Эй, вы, как вас, — Фергюсон что-ли?.. — как, вы говорите, звали того человека, который написал это?
— Христофор Колумб! Великий Христофор Колумб!
Снова самое тщательное исследование документа.
— И вы говорите, что это он сам написал… или как это было?..
— Собственноручно написал!.. Христофор Колумб!.. Его собственная подпись… Сам писал!
Доктор положил документы обратно и сказал:
— Я знавал в Америке мальчиков, которым было не больше 14 лет и которые умели писать куда лучше, чем это!..
— Да, но ведь это он писал… он сам, великий Христофор…
— Все равно, кто бы он ни был. Это сквернейший почерк из всех, которые я когда-либо видел. Вы, пожалуйста, не воображайте, что можете сколько угодно морочить нас только потому, что мы иностранцы. Но мы далеко не дураки. Итак, если вы можете показать нам образцы каллиграфии, на которые действительно стоит взглянуть, то показывайте, — а если нет, — то лучше пойдем куда-нибудь в другое место.
Мы пошли в другое место. Проводник был заметно разочарован в своих ожиданиях, но попробовал сделать еще один опыт. У него имелось в виду нечто, долженствовавшее, по его убеждении, восторжествовать над нашим равнодушием.
Он сказал:
— Ну, теперь, мои господа… идите за мной и я вам покажу что-то совсем прекрасное… Великолепный бюст Христофора Колумба, — божественно!.. необычайно!..
Он подвел нас к этому великолепному бюсту, — он и в действительности был великолепен, — отскочил назад и стал бить себя в грудь.
— А-а!.. вот, вот!.. Посмотрите, мои господа… Превосходно! Величественно!.. Бюст Христофора Колумба!.. Чудный бюст, чудный пьедестал!
Доктор одел на нос пенсне, приобретенное им специально для подобных случаев.
— Как, вы говорите, зовут этого господина?
— Христофор Колумб! Великий Христофор Колумб!
— Так, так, — Христофор Колумб. Великий Христофор Колумб. Однако, что же он такое совершил?
— Открыл Америку. Он Америку открыл… Разве этого вам мало?
— Что такое, он открыл Америку? Ну, это уже вы, кажется, заврались! Мы теперь прямо из Америки. Там о нем ни слуху, ни духу!.. Христофор Колумб… гм… очень миленькое имя, очень… Он уже умер?
— О corpo di Baccho! Уже триста лет.
— Ага! от какой болезни он умер?
— Я не знаю… я не могу этого сказать.
— Но, однако!.. может быть, от оспы?
— Я не знаю, мои господа… Не знаю, отчего он… умер…
— Так, пожалуй, от кори?
— Может быть, может быть… я не знаю… я думаю, что от какой-нибудь болезни… он умер…
— Родители еще живы?
— Немыслимо?
— Жаль. А, скажите пожалуйста: где же тут бюст, а где пьедестал?