Он злобно взглядывает на меня и продолжает тереть.
— Без тебя знаю, козел. Я помню, как ты в последний раз проснулся после бака, представляешь? А еще помню, как просыпались Шестой, Пятый и Третий… пожалуй, всё. Но, так или иначе, у меня те же воспоминания, что и у тебя.
— Не совсем, — возражаю я. — Я не загружался почти месяц.
— Чудно. За это отдельное спасибо.
Я вздыхаю.
— Не волнуйся, ничего хорошего ты не пропустил.
Он швыряет в меня грязным полотенцем, вылезает из постели и идет к шкафу.
— Со стиркой ты тоже не заморачивался, да?
— Похоже. Месяц выдался тяжелый.
Восьмой достает с верхней полки заношенный свитер и ветрозащитные штаны.
— Чистого белья что, вообще нет?
— Посмотри под кроватью.
Он одаривает меня взглядом, полным ненависти и отвращения.
— Да что с тобой стряслось? Не припомню, чтобы кто-то из нас был свиньей.
— Я же сказал. Последние недели дались мне непросто.
Он встает на колено, выуживает из-под кровати боксеры, рассматривает, держа их в вытянутой руке, потом подносит чуть ближе к лицу и нерешительно нюхает.
— Да чистые они, — уверяю я. — Случайно пнул под кровать.
Он снова бросает на меня сердитый взгляд, отворачивается и одевается.
— Спасибо, — говорю я. — А то странно смотреть, как я тут расхаживаю голым.
— Ага, — соглашается он. — Наверное.
Он снова садится на кровать и запускает обе пятерни в волосы, слипшиеся в одну массу, черную и блестящую, как гуталин. По крайней мере, ему хотя бы удалось разодрать их на отдельные пряди. Хотя, чтобы шевелюра выглядела нормально, нужно еще раза два пройтись жесткой щеткой.
— Ну, — говорит он, — и как теперь быть?
Я смотрю на него. Он оставляет волосы в покое и отвечает таким же прямым взглядом.
— Что? — спрашивает он.
— Ну… ты же понимаешь, что вылез из бака по ошибке? Я ведь не умер. Если командование обнаружит, что мы размножились…
Его взгляд становится жестким и злым.
— Поясни, что ты имеешь в виду, Седьмой.
— Да брось! Мы оба знаем, что я имею в виду. Одному из нас придется исчезнуть.
Если в долгой истории человечества и можно отыскать аналогию существованию Диаспоры и созданию Альянса, то это, наверное, освоение Микронезии. Тихий океан на Земле усеян крошечными островами, отстоящими друг от друга на сотни, а то и тысячи морских миль, и люди, которые их заселяли, добирались туда на веслах, на двенадцатиметровых каноэ с выносными балансирами. Когда новички высаживались на очередной остров, им нужно было продержаться на тех запасах, что вмещались в лодку, пока не вырастет новый урожай.
Мы, в принципе, находимся в такой же ситуации, только корабли у нас чуть больше, а путешествия длятся намного дольше. К тому же у нас нет уверенности, что семена, взятые с собой, прорастут на новой почве. Вследствие этого среди взошедших на ковчег существует безукоризненно соблюдаемое правило: толстякам в колониях не место.
Сразу после приземления на Нифльхейме базовая норма рациона составляла 1400 ккал в день на человека; ее могли увеличить при недостатке мышечной массы или тяжелом физическом труде. С тех пор калорийность рациона урезали дважды, поскольку по неизвестной причине на этой планете ничего не хочет расти даже на гидропонике. До каннибализма мы еще не дошли, но большинство членов экипажа заметно отощало.
Из этого следует вывод: хотя запрет на множественные копии самого себя не является в Альянсе строжайшим табу, рассчитывать на то, что в обед останется добавка и ее хватит на еще одного расходника, не приходится.
— Слушай, — говорит Восьмой, — если ты надеешься, что я горю желанием сгинуть ради тебя в люке для переработки биомусора, должен тебя разочаровать. Понимаю, ты виноват не на все сто, но моей вины в случившемся и вовсе ноль целых ноль десятых процента.
Я начинаю мерить комнату шагами, но в отсеке три на четыре метра это не сильно успокаивает. Восьмой сидит на краешке кровати, упершись локтями в колени, и чешет виски, соскребая ногтями остатки дряни из бака.
— Надо не виноватого искать, а выход из положения, — говорю я.
— Убьем двух зайцев одним выстрелом. Иди и сам прыгни в рециклер.
Я мотаю головой.
— He-а, даже не рассчитывай.
Он неприязненно смотрит на меня и, поморщившись, выковыривает из уха засохшую пробку из питательного раствора.
— Но это несправедливо! Сколько я живу — минут двадцать, не больше? А ты пожил хотя бы пару месяцев. Так что исчезнуть следует тебе.
У меня появляется недобрая улыбка.