Акли вздрогнул. Широко раскрыв глаза, он уставился на пришельца. Все это было так странно и удивительно. Что Илона Ковач самая очаровательная девушка в Вене? Это в самом деле так и сказал оборванец, или может быть только подумал сам Акли?
- Так вот, я влюбился в эту девушку, - продолжал незнакомец, - и женюсь на ней. Точка.
- Вы? - насмешливо переспросил королевский шут.
Однако пришелец не обратил никакого внимания на его возглас.
- Если не получится по добру, женюсь насильно!
- Вот это да! - снова с иронией протянул Акли.
- Сегодня я был у директрисы пансиона, знакомой мне еще по Венгрии. Поинтересоваться относительно родителей девушки. Она адресовала меня к вам, сказал, Что родителей девушки уже нет в живых,.
Как ей известно. Черт побери, так у кого же мне тогда просить ее руки? Говорит: идите к господину Акли в Бург. Он заботится о девушке, посещает, платит за нее и возможно является ее опекуном.
- Ну и вы пришли?
- Да, я пришел и жду от вас разъяснений.
Акли встал от стола, за которым сидел, снял со стены небольшое овальное венецианского стекла зеркало и поднес его к жениху.
- Ну, если вы обязательно желаете разъяснений, посмотритесь в него.
Незнакомец рассмеялся. Такой оборот дела явно понравился ему.
- Может у вас есть возражения по причине моей внешности? - спросил тот, слегка кокетничая.
- В самом деле, не стану отрицать, что вы ни капельки не отвечаете тому идеалу, который молодые девушки хотели бы видеть в своих нареченных.
Незнакомец небрежно помахал рукой.
- Ну это тысячелетняя глупость - судить о людях по одежде. Мир, право же, ничему не хочет учиться. Не может избавится даже от этой глупости, хотя столько раз его в связи с нею надували. Орошая модная одежда стоит три десятка форинтов. И на этих тридцати форинтах и держится вся эта ваша великая способность распознавать людей и судить них! Если твоей одежде цена двадцать пять - ступай налево, тридцать пять - иди направо. Смешные дела, сударь! Ну и как вы, к примеру, думаете, кто по-вашему я такой?
- Мое мнение было бы для вашего слуха не слишком лестным. Проще будет, если вы сами расскажете о себе, кто вы и что.
- Я - барон Иштван Сепеши.
- А! - вскричал Акли и побледнел. - Так вы и есть тот известный циник, о котором и в Братиславе и Пеште рассказывают столько анекдотов? Кто бы мог подумать, Черт побери! Садитесь, барон, не сердитесь за прием, но в конце концов у вас же на лбу не написано. Объясните, ради бога, почему вы не одеваете поприличнее, почище, наконец?
- Не могу, - возразил Сепеши почти со слезами в голосе. - Не могу. Невозможно.
-Не можете? Вы же богатый человек!
- И тем не менее не могу. Потому что, pro primo [во первых (лат.)] я привык своим грязным и рваным платьям. И только в них чувствую себя хорошо. Потому что, pro secundo [во вторых (лат.)] мои знакомые привыкли ко мне, когда я в таком платье. И даже не представляете себе, насколько оно удобнее и даже экономичнее, особенно в пути. А я между прочим люблю Странствовать. Я - то в Берлине, то - в Граце, то - в Будапеште. Ну и потом меня часто арестовывают. Вся моя жизнь из этого состоит: то меня сажают, то выпускают. Уверяю, ничего более забавного и разнообразного на этом свете нет. Да вот на днях покупаю У ювелира своей сестричке подарок здесь, в Вене, на улице Грабен. Достаю бумажник и честь по чести расплачиваюсь с ювелиром тысячной бумажкой, вытаскиваю ее из пачки в двадцать штук таких же тысячных. Торговец мигает своему приказчику, тот исчезает, и пока хозяин ищет сдачу по ящиками, приказчик возвращается, но уже вместе с полицией. Меня забирают, доставляют, начинают допрашивать: откуда у меня столько денег? Странный вопрос, говорю, продал еврею свою шерсть. Ага, а кто вы такой? Отвечаю: барон Сепеши. это, говорят , всякий может сказать. И снова допрос. Толкают, пихают, везут назад в кутузку, снова привозят к следователю, желают знать: кого убил, кого ограбил, а я на своем стою, что я, мол, Сепеши и деньги это мои, законные.
- Ну и как же вы освободились? - полюбопытствовал Акли.
- Не поверили, хватит, говорят, байки рассказывать. Прошу начальника полиции, дозвольте, мол, удостоверить свою личность. Тот мне в лицо смеется, говорит: "хватит с нами шутки шутить, я вот велю сейчас тебя запереть в темный карцер, да посадить на хлеб и воду". "Не возражаю, - говорю я ему, - если не подтвердятся мои слова, можете меня хоть на дыбу, господин начальник". Ну тут начальник подобрел, говорит: "Ладно, поверим ваши проверим ваши утверждения, хотя, чувствую, делаю я из себя посмешище, что поверил такому прохвосту. Ну называйте мне какого-нибудь своего знакомого, которому полиция может поверить. "Ну, скажем, граф Ференц Сечени подойдет?" "Еще бы", - отвечает начальник полиции, а сам смеется. - "Их превосходительство вполне подойдут".