- Видать славный человек твой отец, - заметил Дюри Ковач, тронутый словами камерада.
- Еще бы! Он, друг мой, два ордена имеет.
- Ордена - черт с ними. Не в них дело.
- Но и узник тоже приятный человек. Играет на фортепьяно, поет, насвистывает. Шиллера и Гете наизусть читает. Очень образованный. И весельчак.
- А посторонних к нему пускают?
- Нет , запрещено.
- И где же он сидит? В каком крыле здания?
- В южном.
- Можешь показать мне его окна?
- Говори в единственном числе об окнах. Узники живут не в апартаментах. В каждой камере только одно окно. Да и то маленькое.
- Ладно, покажи мне его. Эдуард.
Эдуард немного задумался, не совершает ли он какого нарушения, не идет ли против начальства и государства.
- А зачем тебе? - спросил он нехотя.
- Как зачем? - отвечал Ковач, - я тоже хочу несколько песен выучить. А потом под его окном спою ему несколько венгерских песен, может быть это доставит ему какое-то удовольствие. А иначе, что я еще могу сделать для него, даже если буду знать, где его окно?
- Это уж точно, - успокоенный, согласился Эдуард. - Только не услышит он ничего. Сам увидишь. Как высоко его окно.
- Ну ты за это не бойся: венгерское ухо всегда расслышит венгерскую песню, где бы далеко она ни прозвучала.
- Ладно, мне-то что. Покажу тебе его окно как-нибудь.
И вот в один прекрасный день в окошко камеры Миклоша Акли влетел. Громко стукнувшись об пол. Камешек. Упал к самым ногам узника. Завернут был камешек в бумажку. Акли поднял ее, развернул и прочитал на ней написанное.
"Я здесь, дядя Акли. Не прикажете ли чего? Целую руку. Дюрка".
Ох как обрадовался Акли этому письмецу! Подбежал к окну, замахал платком мальчику, который стоял с рогаткой в руках подле вечнозеленой туи.
Затем Акли спустился назад в камеру, набросал несколько строчек на бумажке и, завернув в нее камешек, сбросил его вниз. А написал он вот что: "Привет, Дюрка! Значит все же нашел меня? Плохи мои дела, братишка. Приходи, когда сможешь, напишу Илушке письмецо, а ты переправь его дальше".
С того для Дюрка часто приходил к бастионам, и камни прилежно летели вверх-вниз, как почтовые голуби. Акли слал свои письма в Вену, а Дюри отправлял с помощью камешков, выпущенных из рогатки, ответы Илушки в тюремную камеру. Из этих писем Акли узнал о многом, что происходило на белом свете. Узнал (а это в свою очередь Илушка выспросила у министра двора графа Коловрата, который теперь замещает Акли в роли попечителя), что император очень сильно рассержен на Акли (почему? - этого не знает даже и Коловрат), и что император никаких писем от Акли не получал, да и не стал бы их читать, потому что даже имя его нельзя называть его величеству. Девушка писала также о том, что невыносимый барон Сепеши стал часто наведываться теперь в пансион, ухаживает за ней, присылает цветы и конфеты, в последнее время одевается как франт ( а выглядит он в этой красивой новой одежде так странно, что просто смех берет). "Положение сделалось настолько невыносимым, - писала Илушка, что я попросила Коловрата о помощи. После чего Коловрат велел мадам Сильваши больше не позволять барону встречаться со мной и что это приказ самого императора". В каждом письме были также и всякие нежности и намеки между строк на их последний разговор в городском парке, и надежды на будущее, когда она на словах скажет больше - не важно скоро или не скоро это будет - какое это имеет значение? Это "какое имеет значение" - стоило многого и рождало сладостные мысли в голове Акли. От них в тесной тюремной камере расцветали цветы и ночью снились сладкие сны. Кроме того, почти в каждом письме была приписка, а иногда и две, где вперемежку была написана всякая всячина: "Следите за своим здоровьем и пишите чаще. Я много думаю о вас. Здесь в Вене ходят слухи, что Наполеон разводится со своей супругой и женится на дочери нашего императора Марии-Луизе. Маленькую шляпку с цветами сирени, которая вам так нравилась, представьте себе, изгрызли мыши".
Камешки рассказывали много интересного, и Акли мало-помалу стал понимать, что к чему. Что если его прошение, и в самом деле, император не получал? И что может быть Бернот их вообще не отсылал? Больно уж вся его дружба с узником не походила на настоящую. Чего же тогда он от него хотел? И вообще, что им от него нужно? Почему не передают его дело в суд? Почему не объявляют ему, в чем он виноват. Чтобы он мог защищаться на суде. А так он даже не знает, что говорить, с чего начинать. Ведь вообще все это дело - запутанная коварная интрига, кончик нити которой он тщетно ищет в своих мыслях денно и нощно. Император так рассержен на него, что даже имени Акли нельзя при нем упоминать? Непостижимо! За что? С ума можно сойти. После долгих раздумий Акли решил, что напишет императору еще одно, последнее письмо. Только на сей раз без ведома Бернота. Но каким образом? В один из дней вскоре он спросил Дюри, знает ли тот какой-нибудь способ передать письмо императору, чтобы оно наверняка попало ему в руки?
Дюри все той же пращей прислал ему ответ:
- Лично передам ему. Пишите.
Итак Акли составил еще одно прошение на классическом, изящном латинском языке, такое, каких может быть даже послы не сочиняли. Дюри же впервые почувствовал желание совершить подвиг, когда на его плечи возложили такую ответственную задачу- доставить прошением самому императору. Ну что ж, доставит, даже если бы все черти из преисподней попытались помешать ему! Так он хотел отплатить добром за добро, которое его ментор сделал для мальчика и его сестренки.
В голове Дюри роились тысячи мыслей, но первая из них была: узнать, где сейчас находится император. И он направился к почтмейстеру. В то время газеты, в которых нынче можно прочесть все о жизни двора, еще не издавались. Только почтмейстеры из писем, которые отправлялись из Вены и в Вену, знали о том, где находится императорский двор.
- Его величество сейчас проводит осень в замке Лаксенбург, - отвечал почтмейстер.
Ну что ж, слава богу, замок Лаксенбург по крайней мере Дюри немножко знал. Там он как раз однажды и проник к императору, хотя никто не хотел его к нему пропустить.
Дюри попросил увольнительную у начальника училища на три дня, сказал, что ему нужно уехать по семейным делам и сразу же, нигде не останавливаясь, отправился в Лаксенбург.
И вот он снова перед стражем, у железного шлагбаума, как когда-то много лет назад. Как странно все! Казалось, тот же самый солдат ходил и сейчас взад и вперед. Даже усы у него те же самые.
Но теперь уже и сам Дюри был в военной форме. И огромного роста гвардеец теперь взглядом, полным любви, посмотрел на маленького солдатика, и у него не было никаких возражений, чтобы тот проследовал во двор.
Ну что ж, до сих пор все идет хорошо, подумал про себя Дюри. А что дальше? К кому обратиться? Можно было бы попросить Коловрата. Но от - человек строгий и сразу же отправил бы его обратно в училище. И уж ни за что не допустил бы его к императору с прошением Акли, тем более. Если есть приказ не упоминать при императоре даже имени Акли. Лучше где-нибудь, спрятавшись в кустах, дождаться, когда император пройдет гулять в сад и тогда предстать перед ним и протянуть ему письмо. Только и этот план показался мальчику невыполнимым, потому что прежде чем император отправляется на прогулку, жандармы тщательно обыскивают весь сад. Была у него и другая мысль, подойти к экипажу императора на улице, когда тот поедет на прогулку и кинуть письмо в окно кареты. Да, но император иногда целыми неделями не выезжает из замка. Наконец он вспомнил и о старом Лаубе, камердинере императора.
Когда Дюри с сестрой пришли сюда впервые, это он, Лаубе, заботился о них. Дюри хранил в памяти его доброе красное лицо, как воспоминание, от которого теплее становится на сердце. Сейчас оно вновь предстало его взору, выплыв из прошлого. А что, если взять и навестить старика сейчас? У него он может узнать что-нибудь о сегодняшней программе императора и уже в соответствии с нею определить свое поведение. Верно, однако, и старый Лаубе тоже может спросить, каким образом Дюри оказался здесь? Зачем? Почему не в училище? Ну что же, небольшая неправда - еще не ложь! Скажет старику, что хотел встретиться с Акли. Прикинется, будто и не знает, что там случилось с Акли, и - о, это было бы здорово! - выудит незаметно, в разговоре у доброго и прямодушного старика, почему Акли впал в немилость? Старые слуги порой знают больше, чем самые всесильные господа.