- Добрый вечер, Клипи-Липи, добрый вечер! - Голос ее звучал весело, нежно, свободно, как щебет птички. Она подбежала к Акли, схватила его за обе руки, начала трясти их, а потом, откинувшись на вытянутых руках, принялась кружиться вокруг Акли, как карусель вокруг "исполинского столба", и юбочки ее, будто колокол, завертелись, раздуваясь на образовавшемся ветру. Столб (Акли) тоже неловко поворачивался вместе с "каруселью".
- Да вы мне руки выдернете, - смеялся он и смотрел, смотрел на нее с восторгом и не мог наглядеться и только все время повторял:
- Как выросла, как выросла! Будто тополек!
- Незабудка! - проговорила мадам, строго посмотрев на нее. - Ну что за манеры? И господин Акли вам не сверстник, или приятель по играм. И вы не ребенок, и он не дядюшка.
- Конечно, он только Акли. Но если я так рада, увидев его самого целым и невредимым, - что ж тут плохого?
- Хорошо, дитя мое, правильно: ты рада! Но и радость нужно проявлять в определенных эстетических формах. В этом и состоит мастерство педагогики.
- Но поймите, мадам, если он меня никогда всерьез не принимает, почему же я должна принимать его всерьез.
- Ну если не по другим причинам, то хотя бы потому, что так хочу этого я.
- О, ради вас - охотно!
С этими словами она отпрыгнула назад от Акли шага на три, вздернула на лоб брови, оттенявшие величественными дугами ее замечательные глаза, вытянула свое личико в длину, и придав ему торжественное выражением, поклонилась, сделав модный пируэт на манер школьницы, пальчиками растянув на две стороны юбочку - и все это так изящно и так кокетливо.
- Готова с верностью служить, кого прикажешь - укусить!
Эта народная венгерская шутка рассмешил мадам, и та уже сквозь пальцы смотрела на выходки озорницы, почувствовавшей себя в своей тарелке.
- Можно мне спросить, когда изволили прибыть, ваша честь? - продолжала девушка теперь уже томным, игривым тоном, как обычно говорят гранд-дамы, после каждой фразы обмахиваясь веером. И она достоверно изобразила, как будто она действительно держала веер, воспользовавшись для того находившейся у нее в руке книгой.
- Вчера вечером, - отвечал Акли.
- Вот как, вчера вечером? (личико Незабудки заметно помрачнело). Как мило с вашей стороны, что вы не сочли за труд и прибыли к нам сразу же. (Она это явно подчеркнула). Или может быть этот ваш визит совсем не ко мне? Ведь я и не узнала бы, что вы прибыли, если бы папаша Димитрий только что не постучал ко мне в окно и не сказал: "Здесь прибыли они, то есть "господин фон Капли"". Ну, конечно же, на каждый городок по Капле! Он прав. Andere Stadchen, andere Madchen42. Наверняка познакомились с какой-то мышкой-принцессой в тамошнем вашем грустном заточении, и может быть я здесь совсем не кстати?
- Ах что вы! Ведь я только потому и пришел сюда, что хотел сообщить вам что-то очень важное.
- Значит я в самом деле не мешаю вам? - вопросительно посмотрела она на директрису.
- Оставайтесь здесь, дитя мое. Мы с господином Акли как раз говорили о том, что здесь происходило ночью. О господи, сколько бед ты причиняешь, Незабудка!
Незабудка пожала плечами, качнув при этом своей божественной шейкой, со всеми ее обворожительными впадинками, выступами и изгибами.
- Я в том не виновата, сударыня.
- Конечно ты не виновата, бедняжка! - тут же оправдала воспитанницу госпожа Сильваши, повернувшись к Акли, и как бы желая просветить его об истинных причинах, по-латыни продолжала: Habes pulchritudinem periculosam43.
Теперь уже на лице Акли можно было прочесть удивление. Ведь у него было такое неспособное что-либо скрыть лицо, словно открытая книга. И взглянув на него, мадам подумала, что ее слова о красоте девушки явились откровением, поразившим его. А девушка подумала, что он удивлен тем, какая у них умная директриса; даже по-латыни знает. На самом же деле Акли удивился тому, как глупа их директриса, открывая ему как великую тайну, что девушка красива. Это-то уж он знает давно!
- Представь себе, душа моя, - продолжала директриса, - господин Акли был здесь этой ночью среди людей барона Сепеши.
На личике Незабудки не отразилось никакого удивления.
- Я так и знала, что он будет там, - просто сказала она.
- Ты знала? Откуда, каким образом?
- Я, конечно, это только чувствовала. Но я была совершенно уверена в этом, и потому не боялась ни капельки.
Сердце мужчины застучало громко и гордо, и он ласково погладил ее по лицу своим взглядом за эти слова. Девушка же слегка покраснела, потупив взор.
- А дело могло быть очень серьезным, - заметил Акли. Я уж и сам начал побаиваться.
- Что вы говорите! Значит вы всерьез поверили, что вашу Незабудку собирались похитить?
- Не только поверил, но знаю. Я сам был среди нанятых Сепеши трехсот дворян-ополченцев, которые специально прибыли сюда из Братиславы с целью выкрасть и силой увезти барышню. Экипаж, теплая шуба ожидали вас у соседнего дома, и сменные лошади были всюду расставлены по пути. А в губернии Пожонь для вас уже был приготовлен замок-клетка со стенами и бастионами. Клетка для золотой птички.
- Господи, боже милостивый! - не переставала ужасаться госпожа Сильваши, бледнея от одной мысли. - Возможно ли это?
- Еще как! Конечно возможно. Личная безопасность людей в Вене оставляет желать лучшего. А ополченцы - отпетые малые, прошли огонь и воду, и любят всякие проделки. Опасности. Это их стихия. Бразды же правления государством в слабых руках, это и козе видно, а человеку уж и подавно. Тем паче венгру...
И тут Акли рассказал обо всем: о плане похищения Илонки и о том, как в его руки волей провидения попали некоторые нити этого черного заговора.
Тем временем в комнате стемнело. В такое время, под рождество, ночь наступает не с достоинством, неторопливо, как летом, а просто спрыгивает откуда-то с чердака и говорит: "Тук-тук, я - тут. Я - темная ночь, светлый день гоню я прочь".
Папаша Димитрий явился с канделябром и двумя зажженными свечами. Затем, принеся несколько поленьев дров, положил их в камин. Языки пламени быстро, с жадностью сомкнулись над новой жертвой, принялись лизать поленья, шипеть, споря друг с другом, а женщины, замирая от страха, слушали историю, которую рассказывал Акли, как какую-то страшную сказку, и мадам едва успевала сопровождать его повествование возгласами "ах да ох" - в таких местах, когда, например, Рябина обогнал отряды Сепеши с письмом к Коловрату. И наоборот, возгласы госпожи Сильваши сменились вздохами облегчения и словами: "Ну, слава богу!", когда Акли нашел на повозке связного Рябину. В такие минуты у всех замирало сердце, а мороз продирал по коже.
Незабудка тоже натерпелась страху; слушая этот рассказ, она прижалась к госпоже Сильваши и спрятала голову в спустившейся с ее плеч большой шали. Маленькое ее сердечко отчаянно колотилось, мадам услышала его и, потрясенная привязанностью девушки, она взяла с письменного стола свою докладную и на клочки разорвала ее.
- Нет, дорогая Незабудка, - сказала она. - Не отпущу я тебя. Ни за что! Сумею и я защитить тебя, не бойся ничего.
- Да и не будет в этом необходимости, мадам. Мадемуазель Ковач больше не угрожает никакая опасность.
- Ой-ли? - по-прежнему озабоченно переспросила госпожа Сильваши.
- Нашел я аркан на злодея...
- Но, сударь, против злодейства нет никакого средства.
- А я вот изобрел! - торжествующе похвастал Акли. - Я ему такое сказал, что у него сразу пропало всякое желание похищать Незабудку. Так что он больше никогда сюда не вернется, уверяю вас.
Но, сказав так, он разбудил самого опасного из дьяволов, который обретается не в преисподней, а в женщинах и имя ему - любопытство.
- Как? Какой аркан? - накинулись они на него с двух сторон.
- Эге, это моя тайна.
- Но вы откроете ее нам?
- Ни за что на свете! - решительно отказался Акли. Илонка тут же изобразила на лице недовольство и отвернулась от Акли.
- Ну и ешьте вы ее, эту вашу тайну, господин фон Капли!
Мадам тоже обиделась, встала, холодно кивнула головой Миклошу и, удаляясь, пояснила: