Наблюдая за собиравшимися людьми, Таня Владимова ругала себя за то, что рано выстрелила. Но она не знала, надолго ли они остановились. К тому же всего за десять минут до этого звук бипера напомнил, что нужно было отправляться в Японию. Она не была готова к этому, особенно сейчас, когда жертва была так близко.
Все обстоятельства сложились против нее; они управляли ею, хотя все должно было быть наоборот. Теперь, разбирая свое оружие и запихивая его части в специальный ящик под ковриком в машине, она укоряла себя. Даже если бы у нее хватило времени, она не смогла бы преследовать Аликс Логан и Льюиса Кроукера. Слишком много народу, слишком много полицейских. Приедет еще больше. Автомобили сыщиков без опознавательных знаков вылетали из потока машин неожиданно, как Моисей, выходящий из Красного моря.
Таня завела мотор и поехала подальше от этого места, к Мидтаун-туннелю, по направлению к аэропорту Кеннеди.
Она заставила себя не думать о том, что ей не удалось сделать. Перестроилась в левый ряд. Но очень скоро движение замедлилось, машин становилось все больше. Она принялась вспоминать все подробности того, что она должна была сделать и в каком порядке.
Блеснул свет. Это ужасно раздражало, потому что словно бился в мозгу какой-то странный ритм. Дам-ти-дам-ти-дам-дам.
Его окружала молочно-белая пена “гёцумэй но мити”. Должно сделаться спокойно и хорошо. Так бы и было, если бы не этот свет.
Он попытался ни о чем не думать. Это ведь вполне легко. Но он не мог. Тщетно он пытался отключиться от всего, перед глазами постоянно стояло видение тропинки, ведущей к невыносимому свету. Он пытался избавиться от наваждения, но ничего не помогало. У него больше не оставалось сил, потому что белый луч света пронизывал его мозг, как электрошок. Он не мог думать, не мог сконцентрироваться, не мог собраться. Если бы у него был меч; если бы он мог вспомнить, где он оставил “иссёгай”. Дам-ти-дам-ти-дам-дам.
— “Иссёгай”, — пробормотал Николас, связанный на колесе, весь в испарине.
— Это еще что такое, — спросил Проторов, — Котэн?
— Это значит “вся жизнь”, — сказал борец “сумо”. — Мне кажется, это имя самурайского меча. — Он чувствовал себя скверно. Процесс был утомительным. Ему хотелось остаться с Линнером наедине. Пяти минут было бы достаточно. — Хотя я не понимаю, что ниндзя будет делать с самурайским мечом.
— Меч? — переспросил Проторов. — Русилов, вы отбирали у него подобное оружие?
— Нет.
— Вы его видели?
— Нет.
Проторов бросился к пленнику.
— Николас! — позвал он совершенно другим тоном. — Где твой дай-катана? Где “иссёгай”?
Луч света не отпускал его, пульсировал в мозгу.
— Ро... Ротэнбуро.
— Так нельзя, — сказал Котэн. — Самурайский меч — это подпись его владельца. Нам не нужно, чтобы кто-нибудь его подобрал и начал о нем расспрашивать.
Проторов кивнул, он уже об этом подумал.
— Иди принеси его, Котэн — сказал он.
— Если его сюда принести, есть опасность, что он до него дотянется, — предупредил японец.
— Это все равно, — рассудил Проторов. — Скажи, он правша или левша?
Котэн подошел к Николасу и осмотрел мозоли на обеих руках.
— Правша, скорее всего.
— Сломай ему три пальца на правой руке.
Котэн был рад этому приказу. Почти ласково он протянул руку к указательному пальцу Николаса. Расстегнул ремень и сжал его. Николас застонал, по его телу пробежала дрожь. Пот лил с него, как вода с пловца.
Еще два раза Котэн расстегивал ремень и ломал пальцы. Еще два раза Николас стонал и содрогался. Он был мокрый от пота. Голова упала на грудь. Подошел врач и проверил пульс и давление.
— Иди и делай, что тебе сказано, — приказал Проторов Котэну. — Сейчас мы его удивим, он только и сможет любоваться на него.
Когда Котэн ушел, Проторов взял бумаги, украденные его агентом из “Тэнсин Сёдэн Катори-рю”. Он взглянул на правую руку Николаса, висящую на ремне, стягивающем два пальца и запястье. Сломанные пальцы распухли и потемнели.
— Как на него может подействовать боль?
— Вернет часть сознания.
— Это повлияет на работу мозга?
— Нет, определенно, нет.
Проторов кивнул, взял Николаса за мокрые волосы и поднял его голову. Он бил его по щекам, пока Николас не открыл глаза. Затем он поднес к его затуманенным глазам страницу зашифрованного текста.
— Посмотри, — сказал он тихо. — Ты должен это прочитать, Николас, тебе это понравится.
Николас поморщился. Он чувствовал страшную боль, проникающую в тело отравленными иглами. Все происходящее, казалось, было далеко, а может быть, это вообще сон или галлюцинация.
Надо сконцентрироваться, и он попытался это сделать. Ему казалось, что он окутан ядовитым газом. Он не мог из него выбраться, он бежал, но оставался на одном месте. Или ему казалось, что он бежит?
Черное и белое разделялись, соединялись снова, чтобы исчезнуть и появиться опять.
— Читай, — услышал он команду из луча белого света, который горел у него в мозгу.
Надо это сделать. Прочитать. Знаки плыли у него перед глазами, как испуганные рыбы, как языки пламени, как дождинки. Много дождинок. Много букв.
Это не буквы. Иероглифы.
Он прочитал. У него перед глазами было то, что он так долго пытался найти. “Тэндзи”.
“Три года назад... “Харэ Мару” потерялся в море во время тайфуна... более пятидесяти человек погибло... моряки и гражданские лица... самая большая катастрофа на море за последние двадцать пять лет... Подводные спасательные работы начались немедленно, как только улучшилась погода на месте последней радиосвязи... пролив Немуро”.
Он стряхнул тупую боль. Белый пронзительный луч исчез, когда он опустил внутреннюю преграду.
Тишина. Он вышел из состояния “гёцумэй но мити”, которое не помогло и потому было бесполезно в дальнейшем; Он начал возвращать тело к жизни, начиная с кончиков пальцев. Некоторые пальцы он почему-то не чувствовал. В затянутом облаками небе взошла луна, на фоне ее светлого лика были заметны бесконечные движения этих облаков.
Николас стал медленно собираться, несмотря на громадное количество химикалиев, которые ему вкололи. Он начал сложный процесс расщепления этих веществ на безвредные компоненты, которые будут затем изгнаны из его тела, прибегнув к технике ниндзюцу, известной как “Огавано-дзюцу”. При этом он делал именно то, чего добивался от него Проторов, — выяснял секрет “Тэндзи”.
Он не мог не понимать, что перед ним шифр. Шифр “Тэнсин Сёдэн Катори”. Он так же не мог не понимать, что если его враг показывает ему этот документ, значит, больше никто его прочитать не может. И если Николас умрет, это будет конец — Проторову нечего представить и нечего использовать.
Следовательно, решил Николас, после того как он дочитал документ, он должен умереть. И несмотря на то, что в голове крутилась мысль о сокровенном знании “Тэндзи”, несмотря на то, что он вспомнил мечту Сато о конце периода детской зависимости Японии от всего мира и начале периода зрелости, Николас начал процесс самоумерщвления.
Проторов стоял всего в одном шаге от него, но не мог понять, читает ли Николас или просто смотрит. Знает он шифр или нет?
— О чем там говорится? — повторял он снова и снова. — Говори, говори, говори.
Но глаза Николаса блуждали по страницам, и Проторов заметил, что они затуманились.
Между ними встал врач.
— Достаточно, — сказал он, прикладывая стетоскоп к сердцу Николаса.
Вдруг он отбросил стетоскоп в сторону и принялся резко надавливать на грудь Николаса кулаком, прижатым к ладони.
— Я вас предупреждал, — говорил он между толчками. — Мы теряем его.
— Нет! — закричал Проторов. — Вы должны его спасти! Я приказываю!
Врач мрачно ухмыльнулся.
— В отличие от вас, товарищ, я знаю, что я не Бог. Я не могу воскресить его из мертвых. — Он опустил руки, посмотрел на них и повернулся к Проторову: — Я не могу исправить то, что вы сделали, полковник.
— Сделайте это, доктор! — Проторов был вне себя. — Он ничего мне не сказал! Совсем ничего!