С упорством, достойным лучшего применения, бедный Бакерман хотел подробно изложить жене сложную процедуру вскармливания своего нового микроба, но супруга гневно перебила его:
— Напрасно ты думаешь, что я буду слушать твои глупости! Знаю наперед, что раз ты заговорил об этих отвратительных микробах, то умного слова не скажешь, потому что ты и без того уж седой дурак и более ничего.
— Но, madame Бакерман…
— Садись за стол! Поешь да ложись скорее спать, а о своей "биргалле" и думать перестань. Сегодня не попадешь в нее, за это я ручаюсь… Знаю я этих твоих микробов! Каждый раз, как ты откроешь нового, сейчас же непременно воспользуешься случаем, чтобы пьянствовать со своими дураками-собутыльниками: Рудольфом, Мюллером и Цезарем Пюком. Но предупреждаю тебя, что сегодня я вовсе не расположена допустить этого. Слышишь?
Бедный профессор только вздохнул и молча принялся за еду.
После нескольких глотков супа, он даль себе слово, что все-таки улизнет в "биргалле", хотя-бы ради этого ему пришлось выпрыгнуть из окна второго этажа, где находилась его спальня. Это решение успокоило его, и он покушал с большим аппетитом, не возражая ни слова на крики и угрозы Жозефы, которая божилась всеми святыми, что если он сегодня уйдет из дому, то она устроит скандал, а главное — проникнет в его дурацкую лабораторию и даже в адскую комнату, чтобы произвести там обыск и полное опустошение.
— Я убеждена, что ты хранишь там письма и портреты твоей развратной Лизеты! — визжала она между прочим.
Лизета была горничная, которую madame Бакерман подозревала в излишней нежности к почтенному профессору. Справедливы ли были ее подозрения или нет, это нам достоверно не известно; можем только констатировать, что каждый раз, при упоминании ее имени, господин Бакерман поникал головой и потихоньку вздыхал.
— Да, да, письма и изображения идиотской морды твоей Лизеты! — продолжала профессорша. — Я знаю, наверное, что она живет еще здесь, в городе и ты продолжаешь видеться с нею. Madame Шейнбрюн рассказывала мне, что видела эту тварь в шелковом платье и в жемчужных серьгах. Кому же было подарить ей такие вещи, как не тебе?
Профессор не слушал ничего, твердя про себя: "Morti-fulgurans! Bacillus morti-fulgurans!"
— Отгадай-ка, Жозефа, — сказал он вдруг громко, — отгадай, какое я ему дал имя… Ни за что не отгадаешь! Bacillus morti-fulgurans, — вот как я его прозвал!.. Хорошее имя, да?.. Мой коллега Кранквейн, наверное, заболеет с досады, когда услышит это имя.
— Я убеждена, — продолжала со своей стороны madame Бакерман, тоже не слушая его, — что ты переписываешься с нею… Да уж и вкус же у тебя! Только тебе и могла понравиться такая особа, как она: растрепанная, неряшливая, лгунья, сластена, развратная…
— О ком это ты все толкуешь, madame Бакерман? — спросил супруг, вслушавшийся наконец в ее слова.
— Я непременно пойду в твою проклятую лабораторию, непременно, слышишь? Пойду и все переверну кверху дном… Авось, отыщу, что мне надо, и тогда-то тебе, старому беспутному колпаку, несдобровать! Выведу тебя на чистую воду и разделаюсь с тобой по-своему!
— Да будет тебе, madame Бакерман! Чего ты там будешь искать? — говорил профессор, стараясь успокоить не в меру расходившуюся супругу. — В мою лабораторию ты не пойдешь, потому что там опасно бывать непосвященному человеку. Ты подумай только, что там сидит мой morti-fulgurans! Если бы ты знала, с какими предосторожностями я сам приближаюсь к нему!.. Нет, мой друг, не ходи туда, умоляю тебя: побереги свою драгоценную жизнь и забудь о моей лаборатории, как ты советуешь мне забыть мою "биргалле".
Почтенный ученый вовсе не считал жизнь madame Бакерман драгоценной, да и угрозы ее учинить обыск в лаборатории находил пустыми, тем более что они произносились далеко уже не первый раз, но просто желал избавиться от крика, выражая заботу о безопасности жизни супруги. К счастью, пришла служанка звать хозяйку в прачечную, где случилось что-то экстраординарное, требовавшее ее присутствия.
Madame Бакерман от ужаса всплеснула руками и побежала вслед за служанкой, совершенно забыв о муже, который, недолго думая, тотчас же юркнул в переднюю, схватил пальто и шляпу, и — был таков.
В "биргалле", куда он, разумеется, направился, уже дожидались его трое из завсегдатаев: Цезарь Пюк, Валерьян Гросгельд и Рудольф Мюллер. Увидав своего знаменитого друга, они крикнули радостное "ура"!
— Ты, наверное, пришел с какой-нибудь особенной новостью, — заметил Пюк. — У тебя недаром такая сияющая, торжественная улыбка.
— Угадал! — ответил Бакерман. — Ну, друзья мои, у меня таки появился такой микроб, какого мне именно и хотелось, и я назвал его morti-fulgurans'ом.