Быстрота и точность деятельности феноменального микроба были изумительны. О принятии каких-либо оградительных мер нечего было и думать. Устройство карантина прямо было немыслимо, тем более, что все пограничные системы, стеснявшие свободу передвижения людей из одной страны в другую, уничтожены. Затем, ведь, поезд, движущийся силой сжатого пара, идет, например, из Кадикса в Петербург всего двенадцать часов. В XIX веке едва могли достигнуть быстроты движения 60 километров в час, и то дивились этому, как чуду, но теперь не то! Но зато и в течение одной лишь ночи вся Европа уже была заражена страшным микробом.
К вечеру того же дня общее состояние Европы представлялось в следующем виде: город Брунвальд наполовину вымер, Берлин, Вена и Мюнхен заражены со всех концов, Париж, Лондон и С.-Петербург насчитывают уже по нескольку смертных случаев. Ясно, что через 48 часов будет заражен весь земной шар, а еще через некоторое время не останется в живых уже ни одною человека.
Было от чего затрепетать даже самым неустрашимым людям.
Один Бакерман больше уж не боялся, зная, наверное, что есть средство победить, казавшегося непобедимым, микроба. Он проработал всю ночь, а рано утром на рыночной площади уже красовалось громадных размеров объявление, гласившее следующее:
Воспользовавшись названием кусми-кусми, Бакерман трусливо уступал общему мнению, так как и публика, и газеты, и ученые, и медики только и говорили, что о кусми-кусми, не допуская и возможности какой-либо другой болезни. Конечно, Бакерман сделал эту уступку далеко не без горечи и лишь с трудом заставил себя умолчать о morti-fulgurans'е — своем, так сказать, детище. Но, ведь, надо же было принести хоть какую-нибудь жертву, раз по его милости готовилась гибель всего человечества, и Бакерман добросовестно принес ее, отрекшись от придуманного им самим для своего нового диковинного микроба имени. Не сделай он этого, на его объявление не скоро бы обратили внимание, а если бы и обратили, то не поверили бы ему: "люди, мол, мрут от кусми-куеми, а он предлагает лечить от какого-то morti-fulgurans'а — что же тут общего?"
В своей приемной Бакерман устроил большое возвышение, на котором стояло несколько кресел и постелей. Посредине находился массивный столб, обернутый электрическими проводами. Отрицательное электричество, т. е., которое поддерживало жизнь morti-fulgurans'а, все уходило в землю, а положительное, представлявшее собою смерть микроба — целиком проходило в самую эстраду. Надо было только вступить на эту эстраду, чтобы моментально зарядиться положительным электричеством и тем вполне гарантироваться от ужасных действий микроба.
Первый больной, занесенный на эстраду профессора Бакермана, был Цезарь Пюк. Он ужасно страдал, корчась уже в предсмертных судорогах. Не прошло и десяти секунд, как судороги и сопряженная с ними боль прекратились, температура почти уже застывшего тела сразу сделалась нормальной, как и дыхание, и пульс. Под влиянием этого чуда, на лице Цезаря Пюка появилось опять обычное, веселое и довольное выражение.
Кранквейн, присутствовавший при этом эксперименте, сначала иронически улыбался, а потом глубоко задумался, пораженный всем происходившим на его глазах.
Результат эксперимента, хотя и предвиденный, но все же подлежавший некоторому сомнению, обрадовал Бакермана до такой степени, что он лишился чувств.
Его отнесли в спальню.
Не прошло и полчаса после исцеления Цезаря Пюка, как уже весь Брунвальд заговорил об этом событии. Узнав, в чем именно состоял секрет исцеления, брунвальдцы поспешили устроить несколько публичных эстрад по системе Бакермана. К полудню этих сооружений в городе уже насчитывалось четырнадцать; понятно, что они осаждались громадными толпами народа.
Как только было пущено в ход положительное электричество, смертность стала быстро уменьшаться. С девяти часов до десяти было 435 смертных случаев, Это была самая большак цифра. К 11 часам она спустилась на 126, в 12 ч. было всего 32, в час — 8, а от часу до двух умер только один человек — старый, упрямый доктор, который и слышать не хотел о лечении кусми-кусми электричеством, говоря, что эта болезнь в Дагомее лечится без электричества, но таким средством, которое только там и существует, и что он, Мейнфельд, слишком долго пожил на свете, чтобы позволить себе верить всяким новомодным глупостям.
Таким образом, Брунвальд сразу совершенно успокоился. Но зато чудовищный микроб производил страшные опустошения в других городах. Телеграф ежеминутно сообщал удручающие новости. В ту минуту, когда население Брунвальда, благодаря положительному электричеству, было вне всякой опасности, в Берлине уже насчитывалось умерших 45,329 человек, в Вене 7,542, в Мюнхене 4,673, в Париже 54,376 и в Лондоне 684,539!