Лера разбудила Валерика рано утром. Он почувствовал, как проседает под её весом край старого дивана. Ничуть не церемонясь, Лера откинула край одного его одеяла, потом второго; Валерик едва разлепил глаза, как она уже подложила ему под бок малыша и исчезла. Через секунду из-за двери послышался её голос:
– Валера, посидишь с ним? Я спать хочу. Я его покормила.
И наступила тишина. Малыш копошился рядом, радостно бил ладошками и гулил. Валерик помотал головой, отгоняя остатки сна и осторожно перелёг на край дивана, чтобы малыш случайно не упал.
Он долго таращил глаза, пытаясь прогнать сон, но ничего не получилось. Он всё-таки задремал и, проснувшись по будильнику, выставленному на восемь, обнаружил, что малыш тоже сладко спит возле. Валерик тихонько встал, осторожно поднял племянника на руки и пошёл в комнату сестры.
Лера сладко спала, подложив ладонь под щёку, но проснулась, когда Валерик склонился над ней, чтобы опустить ребёнка на кровать. Она едва ли не вскочила, а он, испуганный её внезапным рывком, шарахнулся назад. Малыш проснулся и захныкал. Лера бросила на Валерика раздражённый взгляд. Он попробовал снова укачать ребёнка, но ничего не получилось.
Он потерял много времени, не успел позавтракать и бежал до маршрутки бегом.
День выдался сухой и тёплый. Это было жаль, потому что Валерик всё время думал про ацирию обвелату, споры которой вновь замерли в траве среди щепок, опилок и стружек, невдалеке от чудесного старого бревна, на котором когда-то рос призведший их спорангий. Вода нужна была им, чтобы начать жить и тем самым продолжить жизнь предков. Споры должны были почувствовать её живительные токи, её прохладу и мягкость, и ласковые прикосновения. Они не жили без воды, как Валерик – казалось ему – не может начать жить без Лериной любви. Но у него надежды не было. А у них... Скорее всего, в ближайшие дни всё-таки должен был пойти дождь.
Вечером он выкладывал на кухонный стол продукты из двух тяжеленных сумок. Малыш спал в комнате, Лера сидела на диване, смотрела телевизор и пила чай, отламывая от печенья крохотные уголки. Валерик исподтишка любовался её тонкими длинными пальцами, которые двигались изящно и быстро, как ножки балерины.
На Лере была только длинная Лёвкина футболка. Она сидела, поставив ногу на сиденье, и Валерику была видная белая плотная ткань её трусиков. В Лериной позе не было вызова или распущенности, в ней было доверие, привычка, выражение близкой родственности. Но Валерик всё равно волновался и старался не смотреть.
Лера, кажется, почувствовала что-то и, нахмурившись, взглянула на него. Валерик смутился и приподнял повыше пачку спагетти, словно хотел продемонстрировать свою добычу. Потом достал из пакета упаковку любимых Лериных йогуртов.
Она ответила холодной усмешкой:
– Как знал...
– Да я же знал, – Валерик обрадовался тому, что молчание, наконец, разбито. – Мы же родные...
И тут Леру словно прорвало.
– Вы мне не родные, – резко оборвала она. – У меня нет родных. Ни одного человека. Я приёмыш, детдомовская.
– Лера, ну что ты... – Валерик мямлил, пытаясь подобрать слова, боясь снова оказаться виноватым. Потом нашёлся: – А как же сын?
– Это я ему родная, не он мне.
– Как это?
– Слишком маленький. Бессмысленный.
– Несмышлёный, ты хотела сказать?
– Бессмысленный, – и Лера наклонила голову, так что волосы, упав на лицо, отгородили её от Валерика. Словно выключилось изображение.
– От Льва – ничего? – спросила она через минуту.
– Почему же: пришло письмо, – осторожно ответил Валерик.
– Что пишет?
– Пишет, что ему там нравится. Все условия для работы. Язык учит. Познакомился там со светилами...
Лера буркнула что-то в ответ. Валерик не расслышал, что, но ему показалось, что это было слово "бессмысленный".
Дни стояли сухие и жаркие. Только что распустившиеся листочки почти сразу потеряли свою молочную нежную зелень и стали взросло-зелёными.
Валерик теперь гораздо меньше мёрз по ночам. Он даже откладывал в сторону второе одеяло и с наслаждением втягивал носом душистый лесной воздух, струившийся из-под Лериной двери.
А она, кажется, и в самом деле не собиралась уезжать. Каждый вечер, возвращаясь с работы, Валерик заставал перемены. Перемены были крохотные, но огорчительные: Лера подчиняла дом себе. Валерик снова становился тут гостем. Она переставила направо жидкость для мытья посуды, губку и мыло. Завела банку, в которую заталкивала обрывки целлофана и конфетные фантики, чтобы не выскакивать ради каждой мелочи на крыльцо. По-другому заправила плед на диване в кухне.
Валерик отстранялся, давал ей место и простор для действий, ничего не возвращал обратно, хотя это и стоило ему больших усилий. Он проводил вечера в огороде. Вскопал несколько грядок, посадил зелень, морковь и огурцы. Немного картошки.
Вскопав и засеяв грядки – а это случилось впервые за несколько лет, потому что, не желая возиться, Валерик засеял весь участок газонной травой, оставив только яблони и сливы – он решился ещё на один шаг. Правда, для этого пришлось просить о помощи Александра Николаевича.
Валерик жутко стеснялся и нервничал. Он не умел говорить с Александром Николаевичем не о науке.
Наконец тот сам спросил:
– Валер, ты чего?
И Валерику пришлось выдавить заготовленный с утра вопрос:
– Александр Николаевич, вы сегодня на машине?
– На машине... – он весело и удивлённо улыбнулся. – А что?
– Мне очень неловко просить вас... даже спрашивать...
– Ну уже проси, – хохотнул Александр Николаевич, – мне уже даже интересно, чтобы ты попросил.
Валерик долго и сбивчиво объяснял про дачу и про ребёнка. Александр Николаевич, наконец, понял и прямо в середине рабочего дня увёз его в магазин выбирать детскую кроватку и матрас. И даже добавил немного денег – триста рублей, которых не хватало, чтобы купить совсем уж замечательную вещь.
Они приехали на дачу, когда не было ещё и пяти. Александр Николаевич вышел из своего старого, серовато-белого Жигулёнка и сладко потянулся, хрустнув костями.
– Хорошо тут у вас! – сказал он, подняв голову к синему небу, обрамлённому орнаментом сосновых ветвей. – Завидую. Ну что, покажешь племянника?
И Валерик повёл руководителя в дом. Лера, испуганная звуком шагов на крыльце, вылетела на кухню. В комнате заплакал малыш.
– Фу! Ты меня напугал!.. – сорвалась было она на Валерика, но тут увидела незнакомца и притихла.
Александр Николаевич вошёл в дом и в минуту обаял всех. Малыш, увидев его, перестал плакать и захихикал, удивившись широкой открытой улыбке. Александр Николаевич понёс какую-то чушь, и ребёнок расхохотался.
Лера присела возле него и тоже стала улыбаться, что-то рассказывать и время от времени дотрагиваться до его плеча. Валерик с тревогой услышал, что почти сразу она начала называть его "Саша" и на ты.
Потом Александр Николаевич собрал кроватку и уселся пить чай.
Лера смеялась, он, чувствуя, что бесспорно нравится ей, подогревал веселье анекдотами. А Валерик сидел над быстро остывающей чашкой и силился вспомнить, что он знает о личной жизни Александра Николаевича. Кажется, он был женат и, помнится, у него даже был ребёнок... Или нет? Валерик никак не мог сообразить.
Он почувствовал непередаваемое облегчение, когда вечером, в совсем уже плотных сумерках, он провожал научного руководителя к машине. Лера стояла у окна в ярко освещённой комнате и махала рукой. Александр Николаевич коротко взмахнул в ответ.
Валерик лежал и не мог заснуть. Ему было жарко несмотря на распахнутое в Лериной комнате окно. Он откинул одеяло, его щёки горели. Он чувствовал жгучую, удушающую ревность. Он не мог понять, как этот человек, который и так был лучше него во всём на работе, смог так быстро очаровать его любимую женщину. Так легко, так походя...
Он лежал и представлял себе, как Александр Николаевич обнимает Леру тем же легким, осторожным, но слегка небрежным движением, которым отламывал от пней щепки с миксомицетами.
Он мог простить Льву – Льва Валерик любил – но не кому-то другому.