Он тихонько провёл пальцем сверху вниз, и одеяло спустилось по обнажённой груди. Лёля улыбнулась. Валерик замер, но она ждала, спокойно глядя на него. Он наклонился, прижал её, придавил, и Лёля слегка качнулась под ним, подкинутая сеткой кровати.
Валерик нашёл губами Лёлин рот и стал его целовать, а она засмеялась, и чтобы утвердить своё привосходство, Валерик слегка прикусил её пухлую губу. Тогда она, подчинившись, стала отвечать на его поцелуи. Валерик схватил её узкие плечи и стиснул их. Лёля съёжилась, как будто испугалась, а он уже раздевался, и одеяло уже соскользнуло на пол.
Лёля была мягче Леры и жарче её. Этот жар, текущий из ложбинки меж Лёлиными ногами, ощущался почти болезненно, заставлял вздрагивать, но Валерик всё равно прижимался, раздвигал, требовал. Она яростно дышала ему прямо в ухо, заставляя морщиться, прикусила мочку, а Валерик за это сильнее, чем следовало бы, сжал Лёлину грудь. Они словно боролись: молча, почти ненавидя друг друга, и Валерик хотел её всё больше и больше.
Потом она вздрогнула, подалась вперёд, и Валерик начал чувствовать Лёлю, как прибой, и в ушах зашумело море.
– Мне было хорошо, – Лёля шепнула ему прямо в ухо, и Валерик почувствовал, как она прижимается к его боку. Ему захотелось отодвинуться, потому что он был покрыт мелким бисером пота и боялся, что ей станет неприятно.
– Мне было хорошо, – шепнул он в ответ.
Они лежали молча, и Валерик лихорадочно искал, что бы сказать – и не находил. Лёля сама спросила:
– Как твоя работа? Расскажешь ещё что-нибудь интересное?
– О миксомицетах?
– Да, – она слегка прижалась, словно чтобы подбодрить его.
– Мне казалось, что тебе неинтересно...
– Я притворялась.
– Или притворяешься сейчас?
– Или притворяюсь сейчас.
– А как мне понять?
– А зачем? Ты просто рассказывай.
– Почему?
– Ну нужно же о чём-то говорить.
– Ты так думаешь? Ну, о чём же рассказывать?
– Ну... Что, например, происходит сейчас?
– С кем?
– С каким-нибудь вот этим твоим грибозверем? Что он делает сейчас, когда мы лежим вот тут и пытаемся разговаривать, а?
– Лёля, их же полный лес. Их тысячи, и каждый живёт своей жизнью, и...
– Ну какой-нибудь один. Ну просто, к примеру.
– Ну хорошо, – Валерик улыбнулся и чуть прижал Лёлю к себе. Он вдруг понял, что чувствует себя замечательно. – Помнишь, – продолжил он, – я говорил тебе, что несколько дней назад видел на дровах крохотный плазмодий арцирии? Такой маленький комочек слизи, который может ползать? Из-за этого миксов иногда называют слизевиками. Помнишь?
– Ну... да, наверное... Может быть...
– Он маленький, с ноготь. Желтоватый.
– И куда он полз?
– Он поднимался повыше. Искал место, где мог бы застыть и выпустить споры. Потом, правда, пошли дожди. Он наверняка спрятался в дрова и замер, чтобы его не смыло потоками холодной воды, но... Но можно представить, что как раз сейчас он добрался до места и готовится к продолжению рода.
Лёля слушала, пристально глядя на него голубыми глазами, ярко блестящими в первых рассветных лучах.
– Тебе интересно? – переспросил он.
– Конечно. И потом: у тебя очень красивое лицо, когда ты рассказываешь. Правда! Глаза такие живые. И тебе идёт без очков... Так как она готовится?
– Она уже присмотрела себе местечко, где солнце и ветер быстро высушат её наполненное спорами тело. С тех пор, как плазмодий решил, что готов к размножению, он больше не боится солнца, он стремиться к нему. Должно быть, он уже выбрал какой-нибудь уютный краешек, и если хочешь, мы завтра пойдём к поленнице и поищем молоденькую арцирию, чтобы посмотреть, прав я или нет.
– Пойдём. Конечно, сходим, тем более, что идти недалеко.
– Теперь он замер и сотни ядер, плавающие в цитоплазме, начинают снова делиться пополам. Их любовь окончена, они уже обменялись информацией, их дети будут умнее и сложнее, чем они сами. Каждое ядро опять с одиночным набором хромосом. Каждое, чтобы превратиться в спору, образует вокруг себя сгусток цитоплазмы, чтобы чуть позднее превратиться в твёрдый шарик споры. Остальное вещество пойдёт на строительство плодового тела...
У Валерика затекла рука, на которой лежала Лёлина голова. Он слегка пошевелился, и вдруг понял, что её шея расслаблена: девушка спала.
Валерик не расстроился: он и сам хотел спать – и, честно говоря, сейчас ему было не до науки.
Он проспал, наверное, час и проснулся. Тело было будто пропитано электричеством и, хотя Валерик бодрствовал почти всю ночь, он чувствовал себя отдохнувшим.
Не хватало только умыться, чтобы стало совсем хорошо, и Валерик тихонько встал.
Чайник – погнутый, алюминиевый – действительно стоял на печке, как и говорила Лёля. Валерик нагрел воды и долго и шумно плескался в бане.
Вода в чайнике быстро закончилась, он окатывался водой из-под крана, чувствуя то холод, то тепло, текущее в двери с залитой солнцем улицы. Он думал о Лёле и о Лере, и о том, что Лёлю любит сильнее и, пожалуй, просто любит. И ему было неважно, что Лёлю любить проще, потому что она умеет готовить, стирать и убирать, и не взваливает на него ответственность за чужого ребёнка, а, напротив, берёт её на себя. Валерика не интересовало сейчас, как он нашёл свою любовь. Ему был важен результат: ему было хорошо.
Когда Валерик вернулся в дом, дверь в их с Лёлей комнату оказалась закрыта, а из соседней раздавалось довольное гуканье Дани. Лёля что-то тихонько говорила ему, а он похохатывал.
Но в комнате была не Лёля. Острый чёрный локоть – всё, что Валерик мог видеть – не мог быть Лёлиным.
– Вы кто?! – крикнул он и вдруг понял, что перед ним – Лера.
Она сидела у кроватки сына, положив подбородок на перильца, и когда он вошёл, повернула к нему лицо.
Прошло не так много дней с её ухода, но это был как будто совсем другой человек. Лицо похудело и осунулось, глаза блестели, как у больной, волосы не были распущены: Лера заколола их в уродливый офисный узел, и оттого её черты казались острыми и непропорциональными. Она надела на себя чёрную водолазку и тёмные шерстяные брюки. Валерик никогда не видел, чтобы Лера одевалась так. Казалось, ей сразу стало тридцать. Она больше не была красивой, и Валерик вдруг почувствовал сквозь щемящее чувство жалости и отчаяния, что снова любит её, безумно любит, словно и не переставал любить.
– Это я, – ответила Лера. – Я вернулась к сыну.
Голос у неё был тоже тихим и тусклым. Слабым, будто она не могла разговаривать и заставляла себя через силу. Валерику захотелось обнять её.
– Здравствуй, – ответил он. – Хочешь чаю? Ты завтракала?
Он забыл и Лёлю, и минувшую ночь.
– Прекрати! – сказала Лера, повысив голос. – Прекрати разговаривать со мной, как с душевнобольной! Надоела твоя жалость! Иди вон, честное слово!
И тут за спиной раздались шаги. В дом с веранды вошла Лёля. Валерик обрадовался: в его душе поднялась злость и, увидев Лёлю, он тут же понял, как отомстить Лере, которая снова ранила его нарочно и сильно.
– Не указывай мне! – крикнул он в ответ. – Я тебе не тряпка! Ты вообще не можешь мной распоряжаться. Ты мне никто. У меня есть девушка.
И он протянул руки к ошарашенной Лёле. Та хотела было отстраниться, но не успела, а Валерик не заметил её движения. Его руки сомкнулись на её талии.
Лера насмешливо выпрямилась. На её лице играла кривая ухмылка.
Валерик не выдержал. Он должен был доказать, что на ней свет клином не сошёлся, и, не придумав ничего лучше, поднял руку и схватил Лёлю за грудь.
Лёля вскрикнула, будто не понимая, что происходит. Она вывернулась, больно дёрнув Валерику руку, отскочила на шаг, а потом размахнулась и влепила Валерику пощёчину, от которой во рту появился привкус крови.
– Почему?.. – растерянно спросил её Валерик.
Лёля ответила гневным взглядом и развернулась, чтобы уйти.