Миксамёба пока не думала о любви. Ей было слишком жарко и сухо. Она совсем перестала двигаться, покрылась плотной тонкой коркой: словно зачерствела... Её можно было счесть мёртвой, но она жила. Просто не двигалась и не любила.
И вот однажды утром Валерик встал, чтобы идти на работу. В Лериной комнате было тихо. В кои-то веки все спокойно спали. Валерик умылся, оделся, позавтракал и накинул на плечо ремень своей сумки.
Калитка в лес была открыта.
Валерик остановился, нахмурившись. Ему стало тревожно.
Нет, кто угодно мог открыть калитку, но... Он вернулся в дом. Приоткрыл дверь в Лерину комнату.
Даня тихонько сидел в кроватке и смотрел по сторонам весёлыми глазами. А Леры не было. Её смятая, неубранная постель была пуста.
– Гынь! – громко сказал Даня, улыбнулся и хлопнул себя по коленкам.
– Гынь, – согласился Валерик и повернулся, чтобы сходить в баньку проверить, не там ли Лера. Но Даня заплакал. Казалось, он уже насиделся один и теперь хотел быть непременно с кем-нибудь. Валерик снял с плеча сумку и подхватил племянника на руки. Тот сразу успокоился и обслюнявил Валерику шею.
Леры нигде не было.
Валерик вернулся в дом и набрал её номер на мобильном. Прислушался, не зазвонит ли телефон где-нибудь здесь, но телефон не зазвонил. Мало того, Лера сбросила вызов.
Потом от неё пришла СМСка: "Со мной всё в порядке". И номер перестал отвечать совсем.
Ощущение было ужасное. Валерик предполагал, где может быть Лера. Даже знал почти наверняка, чем именно она занимается в данную минуту. И понимал, что раз уж она ушла вот так, тайком, то быстро не вернётся.
Было страшно от мысли, что, прикрой она за собой калитку, он уехал бы на работу, и Данька остался бы в доме совершенно один. Когда Валерик думал об этом, ему начинало казаться, что кто-то водит вверх и вниз по его животу остриём очень холодной сосульки.
Было страшно при мысли о том, что Данька сейчас захочет есть... А Валерик понятия не имел, чем можно его кормить. У него не было ничего специального детского: Даньке всегда хватало Лериной груди, а если она и давала ему что-то ещё, то днём, пока Валерика не было.
На полке под зеркалом валялась белая книжка с грудным малышом на обложке. "Первый год жизни ребёнка", универсальное пособие. Валерик взял книжку, и его руки дрожали, словно предчувствуя неудачу. В таких книгах никогда не бывает написано то, что нужно, твердил себе Валерик.
Даня уже начинал капризничать, а Валерик вычитал только, что полугодовалому малышу можно давать кашу и фрукты. Кашу он варить не умел, потому что не любил есть кашу. А фруктов у него не было.
Валерик уже предчувствовал острый, тревожащий, переливчатый голодный крик, которым Даня зайдётся совсем уже скоро. И тогда он станет палачом и мучителем маленького голодного ребёнка.
Он ещё раз набрал Лерин номер. "Абонент временно..."
Даня стал ворчать. На его лице застыла плаксивая гримаска.
Всё, на что Валерик решился – дать Даньке немного кипячёной воды. Бутылочек и сосок не было: раньше они просто не были нужны. Валерик наливал остуженный кипяток в чайную ложечку и подносил ложечку к Данькиному рту. Тот сначала не понимал, а потом зачмокал губами, стал тянуть в себя, и вдруг почувствовал интерес к новому занятию, даже стал смеяться, фыркнул в ложку, вода разлетелась веером, и малыш окончательно развеселился.
Валерик усадил Даньку в коляску, опустил спинку и выкатил коляску за ворота. Данька сидел спокойно и внимательно рассматривал сосновые ветки, которые плавно покачивались на фоне ярко-голубого неба. Его глаза стали закрываться, и малыш почти сразу уснул.
Валерик шагал к лагерю, толкая перед собой коляску. Каждый шаг разгонял кровь по его жилам, и вместе с кровью в сердце толчок за толчком вливалась злость, и вскоре он чувствовал одну только злость.
Он вошёл в лагерь через калитку возле главных ворот. Справа на высоком фундаменте возвышался домик администрации, но тут было безлюдно. Никто его не остановил.
Впереди, меж сосен, мелькали разноцветные футболки детей. Взрослых не было видно. Валерик катил коляску вперёд. Он пытался сообразить, где может быть Лера. Остались позади низкое здание столовой – единственное кирпичное здание на весь лагерь; спортплощадка с двумя покосившимися баскетбольными щитами и растрескавшимся асфальтом; два ряда умывальников с длинными неглубокими поддонами, больше похожими на поилки для скота. Начались хлипкие дощатые домики с пристроенными застеклёнными верандами. Дети смотрели на Валерика равнодушно. Он думал, что надо попробовать разыскать Леру через кого-то из администрации, но побоялся, что его просто выгонят. И тогда счастливая мысль пришла ему в голову. Он подозвал худенького чернявого мальчишку в футболке с надписью ARSHAVIN и спросил его:
– Прости, ты не знаешь, где найти Лёлю? Она воспитатель.
– Там, – мальчишка равнодушно ткнул пальцем в соседний домик.
Валерик подошёл к домику и остановился, не зная, в какую дверь стучать: в ту, что вела на веранду или в сам дом. Но тут в верандном, ромбами зарешеченном окне, мелькнул Лёлин силуэт, а потом и она сама вышла на ступеньки крохотного крыльца.
– Валерий? – и она подняла брови совершенно как Лера. У Валерика от этого жеста дрогнуло и сжалось сердце – уж очень одна стала похожа на другую.
Путаясь, мямля и потея, покачивая коляску, чтобы Данька не проснулся, Валерик объяснил Лёле, в чём дело. Рассказывая, он называл Леру только сестрой, не упоминал ни её имени, ни Льва, ни вообще каких-нибудь подробностей её жизни. Странно, как Лёля не запуталась, но она не запуталась, а напротив, поняла всё очень быстро.
– Идите на дачу, – велела она тоном, которого нельзя было не слушаться. – Я сейчас подменюсь, и к вам.
И Валерик поплёлся обратно. Коляска подпрыгивала на вылезающих из земли сосновых корнях, кренилась то вправо, то влево, и спящий Данька безвольно мотал головой, как будто уже смирился. И Валерик думал о том, что уже смирился. В горле его стоял комок, глаза смотрели только на ручку коляски, дорожку и корни, вьющиеся под ногами, словно волны застывшей реки. Он смирился с уходом Леры, с собственной беспомощностью и с тем, что ребёнок будет мучатся от голода, когда проснётся. И поэтому Валерик жалел себя и был сам себе гадок.
Лёля пришла почти сразу. Она выглядела серьезной и сосредоточенной, какой Валерик никогда не видел Леру, и ощущение похожести тут же исчезло.
Оказалось, что Леры в лагере сегодня не было. Никто её не видел.
– И вы не видели? – шёпотом, чтобы не разбудить спящего Даньку, спросил Валерик. – И никогда не видели?
– Я же не хожу вечерами пить... – сурово глядя на него, сказала Лёля. – Я тогда не высыпаюсь, у меня потом голова болит. Ну я просто так устроена, что поделаешь... Где у вас овсянка?
Валерик выдал ей коробку с овсяными хлопьями и быстро вернулся во двор: качать Даньку, чтобы тот как можно дольше не просыпался.
И когда коляска проезжала по щепкам, миксамёба тоже вздрагивала и покачивалась. Впрочем, ей не было до этого никакого дела.
Каша сварилась быстро: Валерик даже не ожидал. Лёля положила её в чайное блюдце и перемешивала, остужая. Валерик осторожно спросил:
– А ему такое можно?
Лёля фыркнула в ответ:
– Конечно! Овсянка на воде.
– А почему не на молоке?
– Потому что коровье молоко не всем подходит.
Валерик замолчал, сражённый убедительностью её ответов.
Тут, словно почувствовав запах еды, завозился и проснулся Данька. Не дав ему опомниться, Лёля тут же поднесла ложку каши ему ко рту. Он почмокал губами, схватил несколько разваренных хлопьев и, кажется, оценил.
Ели долго, медленно, хотя Даня, кажется, относился к каше как к игре в "другую еду". Потом Лёля так же долго поила его с ложечки и, наконец, ушла, бросив: "Вы играйте тут, а я ещё вернусь".
Валерик снова почувствовал себя беспомощным, зависимым, как щепка, которую несёт течением.