"Ам – и съела!"
Сказка закончилась, и Валерик вдруг вспомнил, что читает на ночь крохотному ребёнку, а вспомнив – устыдился, как будто Даня мог слышать его мысли. Тот сидел в кроватке и смотрел на Валерика совершенно ясным взором, будто и не собирался спать.
"Жили-были дедушка да бабушка и была у них внучка Машенька"...
Лёля вернулась из бани, когда битый вёз небитого, и Валерик затосковал: ему хотелось пойти к ней, а не читать сказки, которые вспоминались почти дословно, будто когда-то были выжжены у него в мозгу калёным железом, а теперь начинали болеть, будто старые раны.
Даня наконец уснул, Валерик выключил свет, и вдруг оказалось, что вся дача погрузилась в полумрак: Лёля погасила лампы и легла спать.
Он тоже разобрал постель, но лечь не смог. Походил, походил в сумраке, а потом всё же толкнул её дверь. Дверь скрипнула и заскрежетала, цепляясь за доски пола. Лёлина встрёпанная голова испуганно приподнялась над подушкой.
– Лёля, это я, – шепнул Валерик.
– Я сплю. Я устала.
– Я просто хотел спросить, там осталась ещё горячая вода?
– Нет, Валера, я всю истратила. Извини.
– А ты принесла чайник из бани? Не могу его найти.
– Он на печке, где всегда...
И Лёлино одеяло поползло выше, до самого уха, где его краешек свернулся уютным плотным валиком. Валерик подумал, что одеяло похоже на серовато-белый плазмодий фулиго.
Нет, он не мог уйти.
– Где? – и он сделал шаг к Лёлиной кровати.
– Н... пчк... – бормотнула она, словно и в самом деле проваливаясь в сон.
– Я там не нашёл, – и Валерик сделал ещё один шаг.
– Ищи лучше. Он на печке, – и плазмодий одеяла отполз назад, открывая Лерин рот. А Валерик был уже близко. Он стоял, касаясь коленом жёсткого ребра кровати.
– Валера, я сплю!
Но он уже сел и прижал одеяло по краям, поймал её в ловушку, почувствовал себя миксамёбой, которая ловит бактерию, обволакивая её собственным телом.
Губы нашли Лёлину щёку, крепко прижались.
Лёля зашипела: страшно, горлом, как доведённая до отчаяния кошка, и забилась в ловушке из одеяла. Валерик, ошарашенный, отпрянул. Его возбуждение вдруг сменилось отчаянным осознанием собственной ошибки: он вдруг понял, что шёл сюда не просто так, а думал, что Лёля ждёт его, и что не пошёл, если бы мог предчувствовать это звериное шипение и это отвращение, даже омерзение во взгляде.
Валерик отпрянул, а Лёля, отчаянно забив ногами, села в постели. Она вжалась в угол, но лишь на секунду, и этого ей хватило, чтобы увидеть, что противник совершенно раздавлен и растерян. Тогда Лёля подскочила и влепила Валерику оглушительную пощёчину.
По комнате поплыли золотые круги, похожие на злобные лица. А за кругами Лёли уже не оказалось, она хлопнула дверью и сбежала.
Валерику было стыдно перед ней и страшно за неё: ночная темнота ещё не сгустилась, но в лесу всё равно было уже неприятно. Он молился, чтобы Лёля успешно добралась до своего дощатого домика.
Не зная, что ещё делать, Валерик запер дверь и улёгся спать. Он лежал без мыслей, без движения и долго-долго смотрел сквозь сгущающийся сумрак.
А потом кто-то прошёл мимо окна. Прошлёпала по влажной от росы траве лёгкая обувь, и задребезжала запертая на замок дверь, которую кто-то подёргал за ручку.
Валерик сунул ноги в кожаные протёртые тапки и пошаркал к выходу. На веранде было тихо и темно, только какой-то мотылёк забился в стекло, когда Валерик включил свет. Валерик вздрогнул, но за глухими частыми ударами различил трепет упругих крыльев и перестал воображать, что кто-то стучит в окно согнутым пальцем.
Ключ, поворачиваясь, клацнул один и другой раз. Дверь открылась, плотный яркий свет упал на ночную траву, как тёплое масло с ножа. В дом вошла Лёля. Проходя мимо Валерика, она взглянула ему прямо в глаза.
– Здравствуй, – сказал Валерик.
– Привет... – ответила Лёля и скрылась в доме.
Валерик заметил, что она переоделась, и это было удивительно. Когда Лёля убегала с дачи, на ней были джинсы и толстовка под горлышко и с длинным рукавом. С тех пор несколько посвежело, и можно было подумать, что она наденет поверх ещё и куртку, а она, напротив, разделась. Её боксёрская майка открывала кружево бюстгалтера и давала рассмотреть красивые загорелые лопатки; шорты были ещё короче тех, в которых Лёля завязывала шнурки. Волосы она распустила, хотя перед тем целый день проходила, заколов их на затылке некрасивым практичным узлом.
Казалось, послание было более чем понятным, но Валерик сомневался. Он вспоминал круги перед глазами после пощёчины и не решался подойти к ней.
– Я, – шепнул Валерик, входя в тёмный дом и обращаясь к Лёле вслепую, – ... ты не подумай, я не хотел тебя обидеть... так глупо... и потом...
– Всё в порядке, – её голос звучал весело и как-то многообещающе.
Валерик постоял, прислушиваясь к темноте. Потом услышал, как Лёля снимает одежду и стыдливо отвернулся, хотя и так ничего не мог видеть. Скрипнула пружина матраса, зашуршало одеяло. Валерик тоже улёгся.
Лёля ворочалась. Она не закрыла дверь, и в совершенной тишине было отчётливо слышно каждое её движение.
Валерик мучался, представляя кружево, выглядывающее из выреза майки.
А потом она встала и, неслышно ступая, подкралась к нему.
Валерик поднял на Лёлю глаза. Она стояла возле дивана, почти совсем голая. В темноте отчётливо белели её трусики и снятая, прижатая к груди майка.
– Валера, – шепнула Лёля, наклоняясь, – Валера!
– Я не сплю, – словно очнувшись, ответил он, но оказалось, что его голос осип, и тогда Валерик откашлялся и повторил: – Я не сплю. Что?
– Я просто хотела извиниться. Это от неожиданности. Правда. Ты... – она остановилась и на секунду задумалась, будто решая, что сказать, но не придумала и добавила только: – Извини, ладно?
При этом рука её, придерживающая майку, сползла чуть ниже, наверное, потому, что Лёля наклонилась, и в сумраке Валерик ясно увидел, а может быть, скорее, во всех подробностях представил себе её голую грудь.
И эта грудь была как наваждение. Он не мог потом уснуть, представляя её себе снова и снова и ощущая маленькие сладкие толчки пульса во всём теле.
Валерик никогда не думал, что женская нагота так много для него значат. Девочки из группы никогда не стеснялись его и могли открыть дверь полуголыми, могли неплотно задёрнуть занавеску, делящую общажную комнату на спальню и прихожую, во время переодевания. Валерик глядел на них не без любопытства, но, скорее, с равнодушием.
А тут, думал Валерик, дело заключалось в том, что он захотел Лёлю прежде, чем увидел её обнажённую грудь И, наверное, захотел потому, что она была похожа на Леру, только не бросала его, а, напротив, помогала и поддерживала. Значит, можно было снова чувствовать себя миксамёбой, вокруг которой ползают другие одноклеточные, и хотеть именно ту особь, которая подползла ближе и не желает сбегать.
И ещё желание стало невыносимо жгучим, потому что Лёля вела себя непоследовательно и сбивала с толку. Была голой и неприступной одновременно. Дразнила и отталкивала. Становилась то одним человеком, то другим. Сводила с ума.
Валерик не успел уснуть к моменту, когда заплакал проголодавшийся Даня. Валерик трясущимися руками заправил бутылочку кефиром и пытался унять накатывающее волнами возбуждение, пока кормил. Он ненавидел себя. Так явно и откровенно мечтать о женщине, кормя маленького ребёнка, казалось ему омерзительным, но справиться с собой Валерик не мог.
И, наверное, из-за нервного возбуждения, передавшегося малышу, кормление и укладывание на этот раз заняли чрезвычайно много времени. Светало, когда Валерик, наконец, смог пойти спать.
Он заглянул в Лёлину комнату, когда относил бутылочку на кухню. Рассеянный свет скользил по складкам её одеяла. Лёля укрылась едва ли не с головой, и лишь узкая пятка выскользнула из-под одеяла.