– А почему вы остановили свой выбор на мне? Ведь вашим сыном может заняться любой врач.
– Не скажите, – отозвался Аузери тоже с некоторым оттенком раздражения. – Мне нужен абсолютно надежный человек. Судя по тому, как охарактеризовал вас доктор Карруа, вам можно доверять. Окончательно я в этом убедился, когда увидел вас здесь с камешками в руке.
Он почувствовал: это не пустые слова. Раздражение улетучилось, ему нравилось разговаривать с этим человеком, после того как перед ним в жизни прошла целая вереница шутов: главный врач клиники в ермолке, рассказывавший во время операций похабные анекдоты, адвокат, который встряхивал головой всякий раз, когда произносил его имя в своей заключительной речи: «Доктор Дука Ламберти (встряхивание) чересчур прямолинейно излагает события. Он, доктор Дука Ламберти (встряхивание), либо наивнее, либо гораздо хитрее, чем кажется. Доктор Дука Ламберти...» (еще одно встряхивание – и как это хватает у людей шутовства?). А вот Аузери не шут, его слушаешь с удовольствием.
– Любой другой врач воспользовался бы этой ситуацией для саморекламы, – сказал Аузери. – А болезнь моего сына пока что – наша семейная тайна, о которой известно лишь узкому кругу друзей. Я вовсе не хочу, чтобы об этом болтали во всех гостиных Милана. А вы – я знаю – будете держать язык за зубами. К тому же, если возьметесь – сделаете. Другому врачу через неделю это надоест, он напичкает мальчика пилюлями и уколами, а потом бросит его, и тот снова станет пить. Мне не надо пилюль и уколов. Мне для сына нужен друг и строгий надзиратель. Это мой последний шанс. Если не выгорит – отдам его куда-нибудь под опеку и навсегда выкину из головы.
Ну вот, теперь твоя очередь говорить. Который час, где ты? В сыром и темном уголке Брианцы, на склоне холма, перед тобой вилла, она как бы плывет к тебе навстречу вместе с парнем, что присосался к бутылке виски, там, на втором этаже.
– Вы позволите несколько вопросов? – сказал он.
– Разумеется, – отозвался Аузери.
– Вы говорите, сын начал сильно пить год назад. Что же, раньше он не пил? Вот так вдруг пристрастился?
– Да нет, и раньше пил, но нечасто. Ну, бывало, хватит лишнего раз или два в месяц. Знаете, мне бы не хотелось плохо говорить о покойной жене, но эту склонность он тоже от нее унаследовал.
– Понятно. Итак, если не ошибаюсь, у вашего сына нет ни друзей, ни девушек и он, как правило, пьет один?
– Совершенно верно – вот как сейчас, в своей комнате. Он никогда ни с кем не общается. Похоже, и не стремится к этому.
– Хм, и при всем том вы утверждаете, что сын ваш совершенно нормален. Допустим. Однако нормальный человек без причины не станет пить таким вот образом. Может быть, с ним произошло что-то из ряда вон выходящее? К примеру, тут замешана женщина. В мелодраме обычно мужчины пьют, чтобы забыть о несчастной любви.
Аузери снова взмахнул рукой в воздухе, затем провел ею по лицу.
– Я допытывался у него, даже кочергу в ход пустил. У нас в городском доме есть старинный камин и кочерга. Если ударить ею по лицу, остаются следы, и, поскольку это было недавно, вы заметите у него шрам на щеке. Я хотел узнать, в чем дело: быть может, женщины, или долги, или какая-нибудь несовершеннолетняя от него забеременела, он клянется, что нет, и я ему верю.
Да, видно, и впрямь странный парень.
– Извините за настойчивость, но я говорю с вами сейчас как врач, хотя и разжалованный... Вы, помнится, сказали, что ваш сын за неимением подруги обращался к профессионалкам. А что, если вследствие этой привычки он подцепил какую-нибудь дурную болезнь, боится признаться и в отчаянии тянется к бутылке? Нынче сифилис уже не смертелен, но неопытный, чувствительный мальчик вполне может прийти в ужас, почувствовать себя изгоем.
Ему ответил голос из темноты:
– У меня была такая мысль, и четыре месяца назад я заставил его пройти обследование. Он обошел всех врачей и сдал все анализы. Ничего – ни одного, даже самого банального воспаления.
– Но сам он как-то объясняет причину?
– Он страшно подавлен. Уверяет, что хотел бы бросить, но не может. Я бью его по физиономии, а он твердит: «Ты прав, ты прав!» – и плачет.
Что ж, надо наконец принять решение.
– Вы говорили обо мне с вашим сыном?
– Разумеется. – Аузери часто повторял это слово, чувствовалось, что для него многое само собой разумеется. – Я сказал, что, возможно, заслуживающий доверия врач согласится ему помочь. Он обещал повиноваться вам беспрекословно. Впрочем, мог бы и не обещать, я все равно его заставлю.
Ну да, разумеется, этот кого угодно заставит! А ему, Дуке, что делать? Разве это работа? Бред какой-то! Хотя если подумать хорошенько, от рекламы лекарственных препаратов его заранее тошнит. Ладно, держи себя в руках, а то уж очень ты ожесточился против самого себя.
– Пожалуй, я смогу сделать так, чтобы ваш сын бросил пить. Это нетрудно. Через месяц с небольшим получите трезвенника. Но как добиться, чтобы он снова не запил, едва окажется предоставлен самому себе? Боюсь, это практически неосуществимо. Алкоголизм в данном случае – только симптом, и если мы не найдем истинной причины, то все будет повторяться.
– Для начала сделайте из него трезвенника, а там видно будет.
– Хорошо. Я готов.
– Спасибо.
Настал момент познакомить врача с пациентом, но Аузери, не торопясь подниматься со скамьи, шарил в карманах.
– Мне бы хотелось, если это возможно, тотчас же передать вам его с рук на руки и больше не думать об этом. Я уже месяц его стерегу и вконец измучился. Видеть его с утра до вечера пьяным – это невыносимо. Я вам выписал чек и дам наличных на первое время. Потом отведу к нему и сразу же поеду в Милан: завтра в шесть утра я должен быть в Павии. Я и так из-за него забросил работу – больше не могу. А вы делайте, что хотите, предоставляю вам полную свободу.
В темноте было не разглядеть, где чек, а где деньги, он просто ощутил между пальцев довольно толстую кипу бумажек и засунул эту кипу в карман. Инженер Аузери, видимо, наслышан о том, что люди, вышедшие из тюрьмы, обычно стеснены в средствах.
– Пойдемте.
Они направились вверх по аллее. Как только вошли в гостиную, из кресла поднялся им навстречу молодой человек, слегка пошатнулся, однако довольно быстро восстановил равновесие. Гостиная казалась маленькой и слишком тесной для него, да и вся вилла была явно не по размеру этому великану, Дука даже подумал, что «вилла» – чересчур громкое название для этого игрушечного домика.
– Мой сын Давид. Доктор Дука Ламберти.
2
Все произошло очень быстро. Маленького императора в узких брючках вновь одолела усталость, он произнес несколько реплик, словно актер, нехотя играющий роль: к сожалению, он не может остаться, сын покажет доктору виллу. Потом повернулся к юноше и бросил, избегая смотреть ему в глаза:
– Пока! – Он протянул руку гостю, – Если я понадоблюсь, у вас есть мои телефоны, но, боюсь, какое-то время мне будет трудно дозвониться. – Видимо, это была вежливая формула, которой он давал понять, чтоб его не беспокоили. – Большое вам спасибо, доктор Ламберти.
Лишь перед тем как раствориться в темноте сада, он позволил себе на миг взглянуть в лицо юному гиганту, и в этом взгляде было всего на выбор, как в супермаркете, – и сочувствие, и ненависть, и насмешка, и презрение, и болезненная отцовская привязанность.
Сперва послышался скрип шагов по гравию, на миг все стихло, затем приглушенно заурчал мотор, прошелестели покрышки – и все.