— И что же это за жизнь?
Ванни принес ей новый бокал шампанского.
— Жизнь напоказ. Как живут все его друзья, его родители, его братья и сестры. Как все, кому он стремился подражать.
Мануэль откинулся на спинку кресла, как ребенок, слушающий сказку на ночь.
— А потом?
— Как обычно: у него были какие-то женщины, и он считал, что в этом нет ничего особенного. Потом у меня были какие-то мужчины, и он уже не считал, что в этом нет ничего особенного.
— И вы расстались?
— Я рассталась. Он был за то, чтобы мы попытались «притереться» друг к другу, но я не большой любитель этого вида спорта и сначала переехала на другую квартиру, а потом подала на развод.
— И проиграла процесс?
— Выиграла.
— Так зачем же тебе работать? Насколько я понимаю, капусты у него хватает. Я думал, ты вынуждена работать…
— Я не вынуждена. Я хочу работать.
— Почему, черт побери?
— Расскажу как-нибудь в другой раз.
Пианист прекратил игру. Соня помахала ему рукой, приглашая к ним за столик.
— Ты что, с ума сошла? — прошипел Мануэль.
Пианист ткнул себя пальцем в грудь и вопросительно посмотрел на Соню. Та кивнула. Он встал и подошел к их столику. Соня предложила ему сесть. Он заказал пиво.
Боб Легран оказался солистом камерного оркестра из Квебека, с которым был на гастролях в Европе, где и остался по окончании турне и жил, пока не кончились деньги. А теперь устроился бар-пианистом в «Гамандер». Это была его первая работа, с тех пор как он оставил оркестр.
Ровно через пятнадцать минут он вернулся к роялю.
— Ну вот, я же говорил! — вздохнул Мануэль. — Никакой он не голубой.
Соня не стала возражать.
внизу плачет какая-то женщина
на каком этаже?
не знаю, что делать?
вызови полицию
они спросят что я здесь делаю
ты в гостях
ок
Эсэмэс вырвала ее из зыбкого, отравленного алкоголем сна. Она долго просидела в баре. Пианист во время каждой паузы садился за их столик и выпивал бокал пива. Она каждый раз из солидарности выпивала бокал шампанского. В одиннадцать Мануэль откланялся. Она просидела до конца.
Сейчас было без двадцати два. Она попробовала снова уснуть. Но ее тело отказывалось подчиняться мозгу. Она чувствовала собственный пульс. В левом ухе раздался тонкий, высокий звук. В затылке что-то покалывало, грозя к утру перерасти в мигрень. А еще было какое-то невнятное чувство, связанное с пианистом.
Она включила свет и взяла мобильный телефон.
она перестала плакать
все равно позвони в полицию
типа на помощь!
какая-то женщина перестала плакать!
Соня выключила мобильник и взяла с тумбы-умывальника «Альпийские легенды». Между страниц она обнаружила черно-белую почтовую открытку с изображением козьего стада на деревенской улице и надписью «Привет из Нижнего Энгадина!». Текст на открытке, которой была заложена заглавная история, отсутствовал, но кто-то шариковой ручкой обвел голову козла, идущего впереди стада.
Миланский черт
Высоко-высоко в горах, за самой Валь-Солитарией, там, где солнце даже летом не светит дольше трех часов, а сосульки в расселинах скал не тают до самого праздника Посещения,[20] когда-то было пастбище Альп-Джета. Скудной жесткой травы и то и дело замерзающего источника едва хватало двадцати тощим козам и пастушонку, чтобы не умереть от голода и жажды. Там, в этой горной выси, было днем с огнем не сыскать хоть одного полена, чтобы обогреть жалкую хижину. Пастушок еще с раннего вечера загонял коз в хижину и ложился среди них, чтобы не замерзнуть ледяной горной ночью.
На пастбище это посылали лишь детей бедняков, и многие из них не доживали до осени.
В самое холодное лето после Тридцатилетней войны дошел черед и до Урсины, младшей дочурки одной бедной вдовы. Девочка, которой едва исполнилось девять, была еще мала для Альп-Джеты, но мать выдала ее за десятилетнюю. Ей было не обойтись без тридцати крейцеров, которые община платила летом пастуху.
То лето выдалось таким холодным, что козам чуть ли не до самого Варфоломеева дня[21] приходилось добывать себе траву из-под глубокого снега, и пересохшие вымена их иссякли. Вскоре съеден был последний кусок козьего сыра и выпит последний глоток козьего молока. Терзаемая холодом и голодом, сидела Урсина среди блеющих коз и молила всех святых о помощи.
Но чем жарче была ее молитва, тем яростней дул ледяной ветер сквозь ребра покосившейся хижины, задувая в нее колючие, как иглы, снежинки.
20