– Видишь ли, Лаура, есть три вида бедности: первый – это несчастье, отсутствие денег, отсутствие дома, голод и холод; второй – болезнь, физическая или психическая, к которой я также отношу все наркотические зависимости; и затем – самое худшее из всего – одиночество, отсутствие личных и социальных отношений, семейных связей или дружбы. А здесь, на вокзале, всего этого в избытке. Центральный вокзал – место пересечения всех форм несчастий и трудностей в городе, перекресток боли и отчаяния. Многие из самых слабых и несчастных людей, не могущих идти в ногу со временем и оттесненных на обочину общества, рано или поздно оказываются здесь. И мы заботимся об этих несчастных людях. Только мы. Потому что до них никому нет дела. Ни политикам, ни организациям, ни гражданам. За исключением тех случаев, когда они воспринимаются как угроза безопасности и общественному порядку, как это было в последние дни. И поэтому единственным ответом, решением, которое нам предлагают, являются репрессии; при этом никто не понимает, что одних репрессий недостаточно – если они не сочетаются с солидарностью, то ни к чему не приводят. Необходимо устранить причины всего этого дискомфорта, помочь этим людям воссоединиться с обществом, реинтегрироваться, иначе проблема будет повторяться бесконечно, без изменений, снова и снова. Что касается нас, то мы делаем всё возможное и невозможное, имея в своем распоряжении скудные средства, понимая, что самая серьезная и трудно искоренимая проблема – это одиночество. Потому что проблемы первого типа можно решить, возможно, с помощью работы, а болезни можно вылечить. В то время как одиночество в конечном итоге разрушает личность, лишая ее идентичности. Для того чтобы восстановить ее, требуется долгий и трудный путь оздоровления с весьма неопределенными результатами.
Раймонди сделал паузу. Не зная, что сказать, Лаура энергично кивнула, как, впрочем, делала уже несколько раз за время его речи.
– И этого очень много, понимаешь, – страданий и несчастья, даже в таком богатом обществе, как наше. Гораздо больше, чем можно себе представить. Просто посчитай: наркоманы, бездомные, алкоголики, психически больные; люди, которые сидят или сидели в тюрьме… нелегальных иммигрантов пока оставим в стороне. Это два с половиной миллиона. И в каждую из этих ситуаций вовлечены в среднем четыре члена семьи, итого получается десять миллионов человек. Каждый шестой прохожий, который пересекает улицу, может быть, пытается улыбнуться, но в сердце у него царит смерть.
«Знаю, знаю, – подумала Лаура. – Знаю слишком хорошо…» Но ничего не сказала, просто кивнула в очередной раз.
– Наша работа может быть тяжелой, чего уж тут, – продолжал Раймонди, – и ты должна это понимать. Конечно, бывают и радости, но для каждой из них нужно пройти через множество разочарований и поражений. С тех пор как я здесь, я познал бездну и ад, я видел, как умирают люди, я соприкоснулся с глубочайшим отчаянием и болью в сердце. Требуется много терпения и упрямства, нужно научиться защищаться от эмоций. Но я не теряю веры, потому что знаю: то, что я делаю, то немногое, что мне удается сделать, все равно имеет значение для этих людей, и я по-прежнему убежден, что даже в самом запутанном случае где-то есть решение – просто нужно продолжать искать, пока не найдешь его.
Из всей речи Раймонди именно эти несколько слов запечатлелись в голове Лауры: «нужно научиться защищаться от эмоций». «Да, – подумала она, – это именно то, что мне так необходимо». Слушая его, Лаура убедилась в том, что действительно сделала правильный выбор.
– Четыре эспрессо, пожалуйста.
После того как трое юных художников-граффитистов были переданы родителям, с должным нравоучением, но без протоколов, и с обещанием, что впредь они будут вести себя хорошо, Меццанотте отвел Колеллу и двух других агентов в «Гран-бар» в восточной части Главной галереи, чтобы предложить им кофе. Они заслужили это. Все закончилось хорошо, но потребовалось несколько часов на то, чтобы убедить мальчишку слезть с резервуара для воды, и не обошлось без напряженных моментов. Джулио Сгамбати, более известный среди миланских граффитистов под кличкой Кабум, перелез через металлическую балюстраду и сел на узкий выступ резервуара, держась руками за железные прутья; его ноги болтались на высоте более десяти метров. Черная толстовка с капюшоном, джинсы с очень низкой талией, из которых торчали цветные трусы-боксеры, колючий ежик волос и серьга; на вид ему было около шестнадцати лет, но по документам позже выяснится, что всего четырнадцать. Его отец, работавший водителем грузовика, видимо, не знал другого способа привить дисциплину своему непокорному и мятежному сыну, кроме как поднимать на него руку и лупить ремнем. Пацан был буквально в ужасе, когда узнал, что его остановила полиция. «Он меня до смерти измочалит, я лучше покончу с собой», – повторял он, глядя в пространство перед собой широко раскрытыми глазами. Меццанотте забрался на самый верх резервуара и сел, прислонившись спиной к балюстраде, не слишком близко к граффитисту, но достаточно близко, чтобы того можно было поймать при малейшем подозрительном движении. Он долго беседовал с ним, терпеливо пытаясь преодолеть стену уныния, гнева и недоверия, за которой тот скрывался. Его отец никогда не поднимал на него руку, за исключением того единственного ужасного случая, но сам Рикардо прекрасно знал, каково это – расти в тени слишком сурового и строгого родителя. Возможно, именно поэтому ему удалось найти нужные слова, чтобы завоевать доверие граффитиста и мало-помалу успокоить его.