Иван Прождев проснулся от крика огарей за окном. Природа с каждым годом вела себя всё более и более безумно. Слишком рано для них. Слишком холодно. Слишком близко к центру города. Что эти водоплавающие птицы забыли средь всего этого стекла и бетона? Или перепутали отражающие небо высотки с водоёмами? Вертикальные пруды, в которых навеки застыла вода. И по их поверхности нельзя проскользить, только столкнуться с ними и разбиться.
Аппетита не было. Лежал и смотрел в потолок. Думал об Агнес. О том, как тогда зашёл в её комнату при лаборатории. Уже никого не было. Даже сиделка куда-то отошла. Девочка спала. Стоя в дверях и разглядывая это маленькое, бессмысленное, как ему тогда казалось, существо, он почувствовал вибрацию метафона. Глупая рекламная рассылка. «Вы – счастливчик! В честь юбилея авиакомпании Tatlin мы выбрали десять человек, которые к своему ближайшему дню рождения смогут оформить бесплатные билеты туда-обратно по одному из наших тридцати направлений! Не упустите свой шанс! Акция действует три дня!» Что-то в этом роде. Восторженное и обманчивое словесное нечто, сопровождаемое звёздочками и пояснениями слишком мелким шрифтом. Именно тогда Иван Прождев отчётливо осознал, что не доживёт до своего 48-летия. Что смерти в нём стало больше, чем жизни. И чтобы как можно масштабнее и полновеснее утвердить свою оставшуюся жизнь, заставить мир если не переживать его утрату, то хотя бы терпеть неудобство от его смерти, он ответил, что готов принять участие в акции и выбирает рейс в Гуанчжоу. В один конец, пожалуйста. Обратный билет не нужен. И, написав это, вдруг ощутил на своих щеках влагу. Как глупо. Он плачет. Какая слабость. Он ведь никогда в своей сознательной жизни не плакал. Ни когда было очень больно, ни когда было очень обидно. И вот теперь это. Он коснулся неприятно холодными пальцами кожи, чтобы стереть признаки своего бессилия, и заметил, что лежавшая в кровати пугающе, не по-земному раскосая девочка уже не спит, а в упор смотрит на него. И во взгляде её – не обычная запелёнутая равнодушием бездумность, а сочувствие. Агнес вдруг откинула одело, поднялась с кровати в своей нелепой флисовой пижаме с огромными улыбающимися божьими коровками, и пошла к нему. Маленькими несмелыми босыми шагами. Дошла и обняла, так, как она понимала объятья: изогнувшись, скрутившись, прислонившись боком к его ноге, а ладошкой накрыв коленную чашечку. И тогда он оцепенел уже не от жалости к себе, а от понимания, что эта неразвитая, страдающая тяжёлой формой идиотии девочка, на самом деле не до конца заперта в темнице своего не способного к нормальному развитию сознания. И эта детская, непосредственная, не требующая ничего взамен нежность тронула его. Прождеву во что бы то ни стало захотелось сохранить всё то настоящее, что пряталось в ней. Пусть оно никогда больше не покажется. Пусть Агнес проявила жалость инстинктивно, неосознанно, но в этом и крылся весь смысл жизни. В её мимолётности, в её хрупкости, в её неповторимости…
Завтракать он не стал. Налил кофе в оливковый термостакан. Забросил в него горсть таблеток. Поболтал и убрал в рюкзак. Закинул следом упаковку дрип-пакетов. В последнее время открыл для себя светлую обжарку, хотя всегда предпочитал тёмную. Пил как не в себя, а после каждой кружки шёл чистить зубы пастой «Кофе и табак». Отчего-то страстно желал сохранить зубы белыми, словно в гробу ему предстояло не лежать с зашитым ртом, а улыбаться. Добро пожаловать, господа, на мои похороны, спасибо, что пришли, устраивайтесь поудобнее, места в первом ряду забронированы, но если в течение пятнадцати минут никто не придёт, то бронь будет снята, и вы сможете пересесть поближе, да, съёмка разрешена, только не забудьте выключить вспышку, автограф-сессия будет после церемонии. Смешил себя кощунственными мыслями. От такого отношения к смерти и церемониальности становилось легче. Фарс спасал от страха.
Заказывать такси к дому не стал. Хотел пройти, сколько будет сил, а затем вызвать беспилотник. На первых порах Прождеву было не по себе видеть, что за рулём никого нет, потом он к этому привык и уже не представлял, как стал бы смотреть в чей-то плохо подстриженный затылок. Человек привыкает ко всему.
На улице было зябко и пустынно. Набухшие на деревьях почки ещё не превратились в листья. Только то тут, то там через асфальт пробивались маленькие красные цветы. Ранние, появившиеся в городе лишь несколько лет назад, похожие на свежие капли крови… И название этих цветов, беллочто-то, беллу…, белл…, которое Прождев всё никак не мог запомнить, было связано вовсе не с красотой, а с войной. Сорвал один, повертел в пальцах. Надо придумать, как забрать Агнес. Украсть её. Он увезёт её, и они будут жить вместе: больная, невыносимая девочка, и смертельно больной учёный. Замечательная семья, лучше и не придумаешь. А когда его не станет, за ней будет приглядывать его мать. Четверть века как уехавшая в глухую деревню и оставившая всю свою мирскую жизнь знахарка. Он считал её безумной, необразованной, глупой. Прождев был жесток и несправедлив к ней. Но надеялся, что она не будет такой к нему. Если она, конечно, ещё жива. Он давно не получал от неё никаких известий.