Я плотно задергиваю гардину и поворачиваюсь к сидящей за кухонным столом Мии. Спускаясь по лестнице, я обратила внимание, что она погружена в собственный мир, в который я сейчас бесцеремонно вторгаюсь. На ней потрепанные джинсы и синяя водолазка, цвет которой делает ее глаза потрясающе красивыми. Влажные после душа волосы разбросаны по плечам и спине. На ногах шерстяные носки, руки сжимают чашку с дымящимся кофе.
Мия слышит мои шаги и поворачивается. «Да, – говорю я себе, – в этой водолазке у нее просто удивительные глаза».
– Пьешь кофе? – произношу я, и тень, появившаяся на ее лице, подсказывает, что я говорю что-то не то.
– Обычно я не пью кофе?
На протяжении всей недели я стараюсь – порой чрезмерно – вести себя так, чтобы она чувствовала себя как дома. Делаю все, чтобы компенсировать безразличие Джеймса и вывести Мию из состояния апатии. И в результате, когда разговор, кажется, уже налаживается, я допускаю ошибку.
Мия действительно не пьет кофе. Она вообще старается не употреблять кофеин. Ей от него плохо. Но я смотрю, как она вяло подносит ко рту кружку, и думаю, может, на этот раз кофеин пойдет ей на пользу. Кто эта безвольная женщина передо мной? Я узнаю ее лицо, но не понимаю языка жестов, не представляю, откуда взялось тревожное молчание, заключившее в себя мою дочь, словно в мыльный пузырь.
Я молчу, хотя мечтаю задать ей миллион вопросов. Я столько молила, чтобы она просто была рядом. Любопытства Джеймса с лихвой хватит на нас обоих. Вопросы оставлю профессионалам, доктору Родос и детективу Хоффману, и тому, кто никогда не умел вовремя остановиться – Джеймсу. Передо мной сидит моя дочь и в то же время не моя. Она Мия и не Мия. Она похожа на нее, но пьет кофе, носит шерстяные носки и среди ночи просыпается от рыданий. На Хлою она реагирует живее, чем на родное имя. Она выглядит опустошенной, сонной, даже по утрам, когда встает с постели. Вчера вечером она подпрыгнула на своем месте фута на три, когда я включила измельчитель отходов, и поспешно ушла в свою комнату. Ее не было несколько часов, а когда я спросила, чем она занималась, дочь ответила: «Не знаю». Моя Мия не умеет долго сидеть без дела.
– День обещает быть прекрасным, – произношу я, но не дожидаюсь реакции.
Погода действительно отличная, ярко светит солнце. Но в январе оно появляется ненадолго, воздух вряд ли сильно прогреется.
– Хочу кое-что тебе показать.
Беру Мию за руку и веду в столовую, где повесила копию ее работы. Я сделала это еще в ноябре, когда была уверена, что она мертва. Живописная тосканская деревушка написана масляной пастелью с фотографии, снятой во время поездки несколько лет назад. Краем глаза наблюдаю за Мией и думаю про себя: «Если бы все можно было вот так сохранить».
– Твоя работа.
Она знает. Это она помнит. Помнит, как сидела в столовой с мелками и фотографией. Она тогда умоляла отца купить мольберт, и он согласился, хотя был уверен, что возникшая страсть Мии к искусству лишь минутная блажь. Мы долго охали и ахали, разглядывая законченную картину, чтобы потом поместить ее в кладовку рядом со старыми костюмами для Хеллоуина и роликовыми коньками и найти лишь тогда, когда детектив попросил предоставить ему фотографии Мии.
Заглядываю ей в глаза:
– Помнишь нашу поездку в Тоскану?
Дочь подходит ближе и касается изящными пальцами картины. Она выше меня, но в этой столовой кажется неоперившимся птенцом, с трудом удерживающимся на тоненьких ножках.
– Шел дождь, – произносит Мия, не отводя глаз от пейзажа.
Я киваю:
– Да. Действительно, шел дождь.
Как прекрасно, что она помнит. Правда, дождливым выдался лишь один день, остальные были солнечными. Мне хочется объяснить ей, что я повесила картину, потому что очень волновалась за нее. Я была в ужасе. На протяжении нескольких месяцев проводила без сна ночь за ночью, задаваясь одним вопросом: что, если?.. Что, если ей плохо? Что, если она умерла и мы никогда ее не найдем? Что, если с ней все хорошо, но мы об этом не узнаем? Что, если она умерла, мы об этом узнаем и детектив попросит опознать тело? Я хочу рассказать Мии, что приготовила для нее чулок на Рождество. Просто на всякий случай. Купила подарки, упаковала и положила под елку. Я хочу, чтобы она знала, что я ушла с крыльца далеко за полночь, что тысячу раз звонила ей на мобильный. Просто на всякий случай. В надежде, что наконец услышу не запись автоответчика. Раз за разом я слушала монотонный ответ, те же слова, те же интонации: «Привет, это Мия. Пожалуйста, оставьте сообщение», радуясь возможности хоть несколько секунд послушать ее голос. Я спрашивала себя, что, если мне больше никогда не услышать ничего другого от собственной дочери? Что, если?..