– Пей.
– Что это? – рефлекторно отстранилась Диана.
– Пей.
Она подчинилась. Какая дрянь! Горькая и вонючая.
– Сколько пальцев?
– Два.
– А теперь?
– Три. Вы держите меня за сумасшедшую?
– А теперь?
– Два сжатых кулака. Кто вы такой?
– А вы кто такая?
– Я? Д-диана Ш-шевчук. Я тут не причем.
Образина уплыла куда-то вверх. Из точки, куда она уплыла, полышалось ржание. Так смеются самцы.
– Она в порядке, кэп.
– Я рад, док. Займись ребятами из абордажной команды. И позови-ка сюда Жака и Мака с ящиком.
Дина приподнялась на локтях, потом села. У нее перестала кружится голова. Оказывается, ей даже удалось блевать мимо одежды.
Та же капитанская рубка. Кэп Раскин. Штурман Добс – человек, внешность которого бескомпромиссно выдавала двухрежимный характер функционирования личности: запой/постзапой. Два шкафообразных монстра вносят контейнер с бионом. О!
Тут она, наконец-то окончательно включилась.
Раскин отвинчивает крышку кераморфового футляра.
– Мы спаслись? У нас... все в порядке?
– Абсолютно. – отвечает Добс, обнажая в улыбке две кроличьих лопаты.
– Да, – не прекращая возни с крышкой, вторит Раскин, – если не считать отсутствия твоего... пароля, внештатной дыры в заднице от излучателя «Марии Спиридоновой», сотрясения мозга у Бака и пары тому подобных мелочей, то все как в раю.
– Ушли, значит... – вяло констатировала Диана. – Кстати, лучше не открывать. Гадость еще та.
– Я не слабонервный, – ответил Раскин.
Наконец он откинул крышку. Секунду или две смотрел на содержимое контейнера и закрыл его. Процесс отвинчивания обернулся своей противоположностью, причем интенсивность действий капитана резко возросла. Добс накрепко запер рот ладонью.
– Убедились, мистер Раскин?
– Фу. Больше всего похоже на потрошеный труп. Кишки, легкие, сосуды, разъемы, провода, стекляшки, железяки, все в перемешку... жидкость бурая... но не кровь. Не кровь?
– Нет, мистер Раскин, не кровь. Простите, у биоэлектроники высокого статуса нутро всегда выглядит непрезентабельно.
Сладкая, сладкая Милли! Если бы ты знала, как близко сейчас твой цветочек от самого большого куша в жизни. Помнишь, как мы перебирали разные способы сделать меня богатой с моим-то нищенским жалованием мастер-оператора. И тогда я бы переехала к тебе, на Нью-Скотленд, и мы были бы счастливы... Впрочем, мы еще будем счастливы. Помнишь, я готова была даже торговать собой, но ты мне сказала: «Панель еще ни одну женщину не делала состоятельной». Помнишь? Всего три месяца назад... В конце концов, Милли сказала: «Знаешь, если ты возишься с бионами, так и продай бион...» – «Как это?» – «Нью-Скотленд – столица Ойкумены по части электроники. Может, там кого-нибудь заинтересует ваш бион...» – «Но это же... это же... предательство», – «Дурашка! Не ожидала от тебя. Кто из нас анархистка? Ты или я?» – «Я. Но...» – «Никаких но. Если ты анархистка, то у тебя где-то в глубине души должна быть такая маленькая штучка, такой маленький переключатель, который в нужный момент срабатывает, и ты понимаешь: это – их дела, а не твои; это – их проблемы; это – их законы, а я свободный человек, и никто не смеет стоять у меня на пути». В этом был смысл. Диана поспорила еще чуть-чуть, для порядка, а потом дала себя уговорить. Милли обещала потолковать с «серьезными людьми» на предмет инвестиций. Оказалось, желающие есть. «Цветочек! Все устроилось. Тебе придется немного помучиться, конечно... Побудешь в роли консультанта по бионам у людей криминального склада. Так о них говорят, но по сути своей они настоящие джентльмены... и потом, с ними есть твердая договоренность. Зато в финале – сто пятьдесят тысяч евродолларов. Этого, моя милая, более чем достаточно для нашего с тобой совместного счастья. Ты довольна?» Правда, потом выяснилось, что Милли не сможет быть рядом с ней, и весь путь до самого конца придется пройти одной. «Пойми, цветочек, у меня работа, и я не вольна...» – «Я понимаю. Ничего!» – «Я буду думать о тебе каждый день, каждую минуту...»
Теперь сто пятьдесят тысяч пребывали в нескольких шагах от нее. И пусть они выглядят как потрошеный труп, зато это – сто пятьдесят тысяч.
– Что особенного в ящике с несвежим мясом? – брезгливо осведомился Раскин.
– Вас интересует, почему бион столько стоит, или как он работает?
– Объясни последнее, и первое станем понятным само собой.
Она задумалась. Вот так шарада: можно, конечно, потребовать и теорию относительности изложить в три фразы... особенно если изложением будет заняться человек, знающий теорию относительности постольку-поскольку... Некоторые принципы устройства биона стали ей понятны только после года обучения, а некоторые непонятны до сих пор. Диана знала, как обращаться с этой штукой, но на роль корифея высокой теории не претендовала никогда. Ладно. Не боги горшки обжигают.
– Биоэлектроника от обычной отличается тем, что роль да/нет реле в ней играют органоиды живых клеток. Это не новость. Биоэлектронику разработали давно и успешно ею пользуются. Бион – новая ступень, и он предназначен для решения сверхсложных задач. Перемножать десять на десять он будет примерно столько же, сколько отнимет у него задача об изменении траектории движения астероида, под гравитационным воздействием более крупного тела...
– В чем фокус?
– Вы знаете, мистер Раскин, способ решения любой задачи оперделяется тем языком, на котором программируется машина. Она как единый электронный организм воспринимает задачу. И какова бы ни была эта задача, на техническим уровне она будет решаться путем разбивания одного большого алгоритма на ряд малых и пропускания этих алгоритмов через однородные цепи. Для биона любая задача выглядит как ряд самостоятельных, не связанных друг с другом логических проблем. Внутри контейнера, – она подошла к агрегату и выразительно постучала по крышке, – есть несколько тысяч неоднородных, то есть совершенно разных органов, или, если хотите, биоузлов, способных наилучшим образом справиться с определенным типом логических проблем. В каждом органе – особое устройство клеток, особый язык программирования, плюс особая тестовая матрица, отторгающая задачи неподходящего типа. Все эти органы – вроде сердца, печени, почек у человека, – строго специализированы. Сверх того, есть ИТЖ – информационно-транспортная жидкость...
– Та самая бурая дрянь?
– Она, мистер Раскин. Это... это... даже не знаю, как лучше выразить общий смысл... наверное, народ простейших, обитающий в питательной среде и способный к воспроизводству только в момент совершения информационных операций. Он разбивает большую задачу на кластер малых, разносит их по органам, собирает ответы и конструирует общий ответ. Проблема только в том, что у этого «народа» нет стимула к воспроизводству. Вернее, смысл есть, но он представляет собой вечное белое поле. Пробел, который следует заполнять в самом начале работы. Назвать смысл. Дать кодовое слово, фразу, символ, призыв, ценность... по-разному может быть. Это называют термином «ключ-стимул». Когда-то программист как бы заключил изначальный договор с народом простейших: «Вы – работаете, когда я даю вам смысл для размножения». Но каждый комплект ИТЖ, пусть она и готовится заводским способом, уникален, поскольку до закачки в бион активно запечатлевает условия окружающей среды: температуру, влажность, давление, игру электромагнитного поля, а особенно наличие микроорганизмов. Это разные народы. Поэтому и ключ-стимулы подбираются программистом индивидуально для каждой машины. Если ключ-стимул задан неправильно, ИТЖ-народ его просто не принимает, отторгает. Если он сформулирован небрежно, неточно, то и бион станет работать через пень-колоду.