- Не надо, - сказал Данила, чуть поведя головой в его сторону. - Я и сам могу.
Ему бросили инъектор. Двуликий не то, чтоб поймал, а словно взял из воздуха мимолётом блеснувший предмет. Это легко, если ты - живой Поток, бегущий в двух измерениях и через тебя протекают одновременно миллионы сигналов о вибрации земли и колебаниях воздуха. Через тебя проносится память о каждом прошедшем дне. Ты можешь ухватить из неё любую деталь. Ты можешь вспомнить уровень давления атмосферы и направление ветра за десять лет до текущего момента. Но ты не вспомнишь, что ты чувствовал. Потому что твои чувства потеряны среди десятков чужих эмоций, украденных у твоих жертв.
Данила задрал рукав, вытягивая крепкую белокожую руку, и позволил себе немного помедлить. Откинул голову, тревожа облепившие его снежинки, посмотрел на небо, словно спрашивая разрешения, и вдохнул крепкого утреннего морозца. Нажал на спуск, и двойной заряд ушёл глубоко в мышцы. Пустой инъектор мягко нырнул в сугроб, рука хакиба свободно повисла, качели скрипнули напоследок. Двуликий застыл, изящный, совершенный, словно механизм высокой точности, в котором оборвали провода.
Но если бы кто-то рискнул оказаться в его шкуре, он бы почувствовал, какая сокрушительная там проносится пустота, как она раздирает его изнутри.
Ядовитая, едкая, она выжигала всё на своём пути. Стремительно и бойко, со свистом и шипением. И все они растворились - украденные эмоции, обрывки чужой памяти. Голоса и лица, мольбы и проклятия, они поблёкли, словно в них плеснули отбеливатель. В конце остался только Данила, лишённый защиты, и те немногие воспоминания, которые смогли удержаться, которые принадлежали только ему. Они медленно, лёгкой пеной всплывали со дна.
Данила пришёл в себя, и понял, что всё ещё сидит на качелях, он как-то на них удержался. Видно, потому что смог упереться лбом в рифлёный железный прут, теперь он показался ему обжигающе холодным. Это уже совсем другая реальность, в этой реальности он уязвим. Странно, что люди ещё не придумали способа стать такими же сильными, как оборотни. Вместо этого они придумали, как сделать слабыми оборотней.
Прошло, наверное, меньше минуты, но то, что Данила пережил, раздавленный в жерновах пустоты, не поддавалось временным исчислениям. И хотя его глаза уже открылись, видел он пока не очень хорошо. Знакомый дворик теперь будто плавился, погребённый под чёрным пеплом. Ясное утро сменилось глубокой ночью. Смутные пятна двигались, сливались и двоились. Но Данила помнил, что это скоро пройдёт. Он всё помнил.
- Ну, что, набегался, и хватит. - Данила услышал голос Романа Лугачёва, воссоздал в памяти его лицо и фигуру, нацепил на одно из пятен.
Пожалуй, можно ответить и можно не бояться, что это будут чужие слова, вырванные из чужих жизней. Боль отступила, осталась трепетная, пленительная слабость. Он был свободен и был собой. А кто он? Ему казалось, он такой невесомый, как детская считалочка, как Дашина болтовня, он легче тумана. Но вот незадача, он почти не мог шевелиться. А ему очень не хотелось свалиться с качели. Данила уцепился в прутья, попытался сфокусироваться и сказал, старательно обнажая зубы в улыбке:
- Соскучился по вам... ребята.
- Чего-чего? - переспросил Лугачёв, а кто-то рассмеялся.
- Это сарказм.
Двое подошли к белому хакибу, перехватили под руки, сняли с качелей и поволокли в сторону охранного агентства. Данила, как мог, пытался переставлять ноги. Если бы кто-то спросонья выглянул из окна, он бы подумал - экий красавчик! Всю ночь где-то квасил, а друзьям теперь его тащить.
- Белунины... - сварливо протянул Рома, следуя за ними. - Не перестают меня удивлять.