В глубине ее сознания начало рождаться понимание того, что же такое свобода в самом широком понимании этого слова.
Если бы ее попросили сформулировать ее представления об этом, она вероятно, сказала бы, что свобода — это возможность быть самой собой, не бояться открытого проявления добрых чувств, возможность быть рядом с любимым человеком и не опасаться ежесекундно за его жизнь, зависящую от чужого грубого произвола.
Телефонная трубка дрожала в онемевшей руке Марселя. Казалось, она обрела самостоятельную жизнь и, подобно пойманной птице, пытается вырваться из силков. Раздавались длинные размеренные гудки; сердце Марселя отстукивало совсем другой, прерывистый, бешенный ритм. Скоро, вот сейчас, он услышит родной глуховатый голос — голос отца!.. Господи, сделай так, чтобы он был жив! С детства, особенно после смерти матери, между ними установилась столь глубокая внутренняя связь, которой были не страшны любые преграды и самые дальние расстояния, что Марсель свято верил тому, что непременно почувствовал бы, если с отцом случилось бы что-то из ряда вон выходящее. Да и старый барон, с точки зрения Марселя, не мог не ощущать на уровне инстинкта, что его сын жив и по-прежнему нуждается в нем. Они никогда не признавались друг руту в связывавшей их глубокой взаимной любви; все всегда было ясно без слов, их вполне заменяли неуловимые жесты и взгляд, крепкое мужское рукопожатие…
В трубке раздался щелчок, — и Марсель услышал голос Жюля — старого дворецкого, когда-то научившего его ездить верхом, тайком совавшего ему сладости, когда провинившийся мальчуган бывал наказан и содержался под домашним арестом в детской комнате.
Марсель хотел произнести первую фразу, но не знал, как начать разговор; его молчание было нелепым и он прекрасно это осознавал, но ничего не мог с собою поделать, — голос начисто изменил ему.
— Алло, алло! Говорите громче, — я вас не слышу! — почти кричал старик на другом конце телефонного провода; и Марсель вдруг заплакал, всхлипывая, навзрыд, как плакал когда-то в детстве от беспомощности и обиды.
На какой-то миг телефонная трубка умолкла, теперь Марсель слышал только приглушенный треск, и это сковало его леденящим страхом, словно он вдруг оказался совершенно один в незнакомой темной комнате.
— Марсель, это ты, малыш? — никогда в их прошлой жизни Жюль не обращался к нему на… ты.
Эта маленькая обмолвка окатила сердце Марселя теплой волной счастья и благодарности. В этот миг он услышал голос отца. Он звучал так спокойно, словно они расстались только вчера и старик прекрасно знал, что с ним все в порядке, и где он находился все это время. Как бы ни был мужественен старый барон, подобная реакция могла объясняться только шоком, и Марсель испугался за него, прекрасно зная, что человека может убить не только чрезмерное горе, но и чрезмерная радость.
— Где ты, сынок? — спросил его отец, — и Марселю наконец-то удалось взять себя в руки и сообщить о своем местопребывании. В ответ он услышал просьбу барона дожидаться его на месте, не выезжая из норвежского портового городка. Отец собирался сам немедленно отправиться к нему. А пока Марселю надо обратиться в местный банк, где ему будет открыт кредит. Это давало им с Таней возможность снять номер в отеле, привести себя в более приемлемый вид, купив все необходимые вещи, и вернуть долг капитану спасшего их сейнера.
Марсель не стал рассказывать отцу обо всем, что с ним произошло, по телефону, — им предстоял долгий разговор, который мог занять не один вечер. Ни словом не обмолвился он и о Тане, — отец не имел обыкновения вмешиваться в его личную жизнь; к тому же Марсель был уверен в том, что старик поймет его и не только будет благодарен русской девушке за спасенную жизнь сына, но и сумеет оценить, а значит, и полюбить ее.
Сутки ожидания пролетали для Марселя и Тани почти незаметно. Зайдя в банк и сняв номер в крошечном отеле, расположенном на самой окраине приморского городка, они не выходили на улицу.
Рассказы Марселя о детстве, о его отце вызывали жадное любопытство и, тщательно подавлявшееся ею, беспокойство Тани. Она нетерпеливо ждала встречи с человеком, роднее которого никого не было у Марселя.